Много шума из никогда

— Назад! Поворачивай назад! — прохрипел Данька, нащупывая холодный перстень на пальце. — Сейчас я его…

Снова парно блеснули мелкие злые глаза на серебристо-черной морде, волк сделал еще несколько шагов — и вдруг…

Данила понял, что с каждым шагом зверь все выше задирает голову, неестественно прогибаясь в спине… шерсть на загривке заходила седой волной, поднялась горбом — мягко подгибая передние лапы, зверь присел на собственный хвост, немыслимо раздуваясь в ребрах, в груди… Господи, он уже движется только на задних лапах, он вырастает в человечий рост…

В облаке пыльных одежд, низко наклонив крупную голову, весь заросший седой шерстью, бурой глиной и лесной паутиной, на дороге стоял, молчаливый и страшный, полуночный оборотень Вретень. Верный раб Свища, порой заставлявший трепетать даже своего жестокого хозяина. Шестой по счету член коганого отряда, отправленного на поиски богатыря Потыка в окрестности Малкова починка. «Я совсем позабыл про тебя, хитрая тварь», — с омерзением подумал Данька и дернул перстень на пальце, поворачивая камнем наружу.

Сзади, за спиной у Данилы уже металлически заскрежетали расправляемые крылья, уже шевельнулась, отыскивая бесцветным взглядом очередного противника, плоская скорпионья голова с железным клювом. Вретень не тронулся с места — он стоял посреди лесной тропы, чуть раскачиваясь на коротких кривых лапах… Данька с отвращением осознал, что чудовище по-прежнему изменяется внешне — волчьи уши уменьшаются, подрагивая и прижимаясь к мохнатой голове, тесный ряд клыков скрывается в густой бороде, на костлявых руках шевелятся отрастающие длинные пальцы… Что это? Словно ворох темной шерсти сползает с плеч, подобно поношенной шубе — и бледно-зеленые глаза… не глаза вовсе, а крошечный тусклый фонарь, упавший на землю и покатившийся в пыли!

— Приветствую тебя, славный и хитроумный воин! — мягко произнес Вретень и слегка поклонился. Отшвырнул с дороги в кусты обрывки волчьей шкуры и изящным движением руки оправил темные волосы над высоким смуглым лбом. Легко шагнул вперед, поднял голову — и Данька увидел утонченное эллинское лицо великого актера Колокира. — Я принес то, что ты ищешь.

В его руке качнулся небольшой сверток, дорожная торба бурого цвета — вроде той, в которой дед Посух носил кузовок с земляникой.

— Итак… последняя моя роль сыграна! — Грек поклонился в пояс, смуглой дланью опуская свою драгоценную ношу в глубокую пыль у дороги. — Я принес вам сердце погибшей Империи. Мой народ не сумел удержать это сердце в своей груди. Теперь оно — ваше… Я ухожу.

Данька не успел остановить его. Колокир снова весь будто сгорбился и, переступая вспять, как-то разом скрылся в глубокой лесной темноте при дороге. На тропе рядом с невнятной грудой сброшенного актерского реквизита осталась лежать странническая сума с царскими Статями базилевсов.

— Да, совсем забыл… — Из-за древесных стволов вновь проявились очертания его крупной головы. — От себя замечу, что роль Данэила Казарина была сыграна блестяще… Не думал, что среди славян встречаются столь дивные лицедеи. Я впечатлен. Я слышал каждое слово, лежа в сенях на сене и изображая чудовище. Изображать чудовище было нелегко — ха! — однако твоя роль куда сложнее, славный воин! Господь с тобою, прощай…

И он исчез уже навсегда.

— Ха-ха! Милый братец, это ж никакой не волк! — радостно завопил над ухом девичий голосок, и Данька вздрогнул:

Рута, соскочив с коня, подлетела к валявшейся на земле сумке, подхватила и замахала в воздухе над головой, едва не подпрыгивая от восторга: — Чудо-чудо чудненькое! Он принес нам Стати, братец! Мы всех-всех перехитрили, вот какие мы умницы! Вот они. Стати — ха-ха! Лови!

Как детский мяч, она бросила мягкую торбу Даниле — тот едва успел поймать! Вцепился в грубую ткань переметной сумы, прижал к животу, подержал в руках пару мгновений — что-то жесткое там, нетяжелое, но… веское. Сунул за пазуху.

— Ну, куда теперь поскачем, братец? А? Я говорю, куда нам теперь? — Рута уже вскарабкалась на спину гнедого мерина — тот завертелся и зафыркал, проникаясь нетерпением седока. — Братец, ты чего молчишь? Ты здоров?

— Да. — Данька тронул Волчика пятками, снова нащупал узду.

— Гей, братец! Ты куда? Опять к избушке? Ха-ха! Зачем? Мы уже нашли Колокира — что ты там забыл, в этой баньке?

— Забыл? Ах да — забыл. Так, мелочь одну… Подожди здесь — я мигом вернусь.

Послушная сестрица кивнула и осталась ждать на тропинке. Данька стронул Волчика рысью к избушке — вот она, совсем рядом. Не то чтобы Даниле особенно хотелось туда, где несколько часов назад он расставался с обезумевшим от горя, зачарованным братом Михайлой… Просто Данька вспомнил про крошечный образок Нерукотворного Спаса под крышей. Не оставлять же в глухой, заброшенной избушке.

Он даже не стал привязывать Волчика — тяжело сполз на землю (затылок еще болел после удара), сделал несколько шагов к перекошенному крылечку — и замер. Опять он забыл у седла свой боевой цеп… И меч позабыл, и щит — а между тем сквозь щель под дверью баньки отчетливо пробивался изнутри оранжевый свет лучины, просачивался меж ставен и сквозь прорехи в разбитых стенах…

Данила всего на миг прильнул к окну, пытаясь разглядеть, что происходит внутри — что за нежданные гости? Ах, это не лучина! — кто-то растапливает печурку: согнутая тень мелькнула в контровом свете… У стены на лавке сидит еще некто бородатый — лица не видно, только лысина поблескивает…

Тяжелая. Когтистая. Мохнатая лапа легла ему на плечо — и снова Данька услышал, как заурчал за спиной кто-то огромный, вонючий и клацающий зубами. Второй раз на дню шею обожгло жарким дыханием зверя, и за ворот потекла обильная тягучая слюна. Только на этот раз Потап урчал и клацал зубьями не от гнева и возмущения, а — от радости. Он уж и не чаял увидеть хозяина живым.

— Ах, деда Посух! Потап снова гостя дерет! — заорал с крыльца пронзительный детский голос — белокурая девка, заслышав приглушенный рев медведя, выскочила на порог, перегнулась через перила… В темноте да с перепугу не разобрала, дурочка, чем там занимаются во мраке медведь с каким-то мужиком, явно только что подглядывавшим у окна.

— Ну-ну, Бустенька, ангел мой! Не кричи… — наконец проговорил Данька, приходя в себя от медвежьих объятий. — Это свои, свои… Иди сюда, поцелую.

Даниле стало даже неловко, когда девчонка повисла на шее, прижалась к щеке вмиг повлажневшей мордочкой, тихо запищала и вдруг поцеловала прямо в рот, нечаянно коснувшись языком Данькиной губы — он отдернул лицо, дважды погладил Бустю по мягким волосам на затылке и опустил обратно на землю.

— Я ж говорил тебе, Буштя, шо оне сами до нас придут… Только погодить немного, а Данька и сам пришкочит! — зашепелявил, перелезая через порог, обрадованный Посух. — Чаво вы долгонько-то так? Ужо мы заждались тута с Потапом да дядькой Сильвестром!

Только теперь Данька разглядел чуть поодаль, под старой вишней еще одну косолапую тень — дядька Сильвестр вежливо поклонился Даниле, блеснув клыкастой улыбкой. «Как же, знакомы-с! — словно выражал весь его вид. — Намедни барина-то на закорках до дома несли-с… А нонче вот опять приятная встреча-с…»

— Дяденька Сильвестр тоже с нами решил идти дядьку Потыка выручать! — выпалила Бустя, не желая выпустить из пальцев Данькино запястье.

— С нами? Потыка выручать? — Данька вопросительно обернулся на ухмыляющегося Посуха. — Вы что… тоже собрались?

— А то как же?! — Посух обидчиво насупился. — Ишь хитрец, решил один Михайлу спасать! А мы тогда на что? Аль от мудрого старика и пользы нет? Или от Потапа с Сильвестром? Ты погляди на них: хошь и дураки, а немалы кулаки!

— Ага… особенно много пользы от Бусти! — Данька покачал головой. — Я ж вам велел на пасеку идти, меня дожидаться! Почему сюда пришли вместо пасеки? Здесь же опасно!

— На пашеку? Рази ж ты нам велел на пашеку иттить? — недоверчиво прислушался Посух, мгновенно начиная шепелявить втрое против прежнего. — А я, видать, не рашшлышал. То ешть не ражобрал. Перепутал небось пашеку с банькой… Ох, штарость не в радошть…