Ревизор Империи (СИ)

— Маяковский не предлагал у вас свернуть головы канарейкам?

— Звезда российского синематографа, что стихи пишет? Знаете, пока нет, но это в его духе мятежного патриота. Мне, собственно, любопытно, почему ваше государство так стремится лишить себя твердой опоры служивых людей и хватается за тех, кто готов променять державу на фунт браунгшвейгского сервелата. Я так понимаю, подобный опыт в вашем мире не был единичным?

"К чему‑то пытается склонить. Пока непонятно, к чему", недоверчиво подумал Виктор. "А Маяковский у нас тут что, звезда немого кино?"

— Ну, вы преувеличиваете… — ответил он. — Просто на чиновников жалоб много.

— А вы представляете, — тут же отпарировал ему Радынов, — что начнется, если у нас правительство попытается управлять страной, только выполняя желания жалобщиков. Столько друг на друга понапишут…

Виктор понял, что его ставят в тупик. В потребительском обществе даже европейская демократия стала заложником кляуз. Парламент, как инструмент власти, вообще говоря, необходим для того, чтобы найти решения общих проблем, на которые у разных крупных слоев общества имеются разные взгляды, или разумно распорядиться накопленными общими богатствами. Ну, например, решить вопрос, как предотвратить наводнения в том или ином краю. Григорий Романов в Ленинграде, возможно, был для кого‑то не слишком приятен в личном общении, но по его инициативе на общие деньги построили дамбу, которая спасает от убытков ныне живущих горожан. Хотели ли ленинградцы, чтобы их защитили от наводнений? Несомненно, особенно жители подвалов. Но вряд ли можно подумать, чтобы каждый из них отдельно подавал в Смольный личные прошения прекратить разгул стихии; иногда общая потребность не может быть осознана иначе, как сверху, человеком, которые представляет себе, как логически состыковать проблему и имеющиеся в распоряжении средства и технологии. С другой стороны, хочет ли большинство населения, чтобы животноводов обязали давать свиньям игрушки, а прочим установили размеры и вид фруктов и овощей? Население, как и Розалию Павловну у Маяковского, волнует лишь не потерять "десять копеек на киле". Но есть кляузное меньшинство, которое добьется своего гораздо быстрее, чем большинство, которое часто просто привыкло мириться со своими проблемами.

К счастью, их беседа прервалась: "паккард" вынырнул с Воздвиженки на Моховую, направляясь к Троицким воротам. И тут Виктор ахнул.

Во — первых, Кремль был совершенно белый. Белая стена за кудрявыми деревьями Александровского сада, белая Троицкая башня.

Во — вторых, слева и поодаль, поперек Манежной протянулась незнакомая Виктору ажурная эстакада; маленькая зеленая электричка в три вагона проскочила поверху в сторону Кремлевского проезда.

— Тут поезда пустили? — воскликнул Виктор.

— Это метро, — торжественно произнес Радынов. — первая линия от Замоскворечья до Тверской заставы. Давайте посмотрим, время у нас еще есть.

Постучав в стекло, он сделал жест водителю, чтобы тот свернул на Моховую.

— Метро построено по образцу американского элеватора, — продолжил Радынов, когда они, проскочив под эстакадой, обогнули Английское собрание. — Правда, последующие линии решено строить под землей в неглубоких тоннелях, чтобы сократить отчуждение земли. Кроме того, скорость поездов во многих местах снижена из‑за крутых кривых, чтобы обойти церкви и прочие исторические здания. Впрочем, у тоннельного метро тоже много противников — знаете, плохие грунты, подземные воды…

Эстакада метро шла прямо по Красной площади: перед стеной на месте нынешних трибун и Мавзолея, за шеренгой низеньких, недавно посаженных деревьев, в сторону собора Василия Блаженного протянулась ажурная линия виадука. Авто миновало памятник Минину и Пожарскому, и впереди, на Васильевском спуске, перед изумленным взором Виктора предстало огромное, примерно с гостиницу "Россия", здание из стекла, похожее то ли на гигантскую оранжерею, то ли на выставочный павильон; оно сверкало в лучах восходящего солнца, словно бриллиант на фоне чистой утренней небесной лазури. Тонкие острые башенки, похожие на минареты, поднимались по углам прямоугольного корпуса и делили его боковые плоскости, создавая гармонию между обликом здания двадцатого века и видом Кремля. Пространство между башенками, словно кружевным орнаментом, было покрыто четырьмя рядами огромных сводчатых оконных проемов — витрин в стиле модерн, каждый из которых был забран мелкой сеточкой переплетов.

— Дворец Съездов? — вырвалось у Виктора. — То — есть, простите, новый дворец императора? Или Думы?

— Это Цеимво. Центральный Императорский Вокзал. Здесь сойдутся все линии метро для пересадки. Кроме того, здесь можно будет взять билет на любой вокзал столицы сухопутного, водного и воздушного сообщения. В будущем Москва станет портом пяти морей. А разве вы не слышали обо всем этом в Бежице?

— Нет. Знаете, как‑то с первого дня занимали другие вещи.

— Я в курсе. Тогда вы, наверное, не знаете и о питерском метрополитене?

— С таким же вокзалом?

— Почти. Там линия над каналами.

"Паккард", обогнув здание вокзала, повернул на набережную. Москворецкий мост оказался двухэтажным и двухъярусным; поверху катили поезда, а под ними, в ажурной стальной коробке, ехали извозчики и трамваи. На Москва — реке вместо речных трамвайчиков Виктор увидел массу старых деревянных барж и паровые буксиры.

Машина вьехала в Кремль через Тайницкие ворота.

13. Возвращение Гулливера.

— Добро пожаловать! Не ожидал, не ожидал, что второй раз при своей жизни увижу вас, господин "Гулливер"!

Это был довоенный кабинет Сталина. Тысячу раз виденный Виктором в разных фильмах и на фотографиях, настолько привычный, что Виктор уже не хотел когда‑нибудь прийти туда на экскурсию. Казалось, что он полжизни провел здесь, глядя на полированные дубовые панели, зеленое сукно и пухлые валики кресел. Только лампа другая — бронзовая, с зеленым вытянутым рефлектором, как под люминисцентнную трубку.

И хозяин кабинета, стоявший напротив Виктора, был не Сталин. Высокий человек с лысиной и высоким ленинским лбом, ухоженными французскими усами от киношного Эркюля Пуаро и чуть всклокоченной раздвоенной бородой, изрядно раскрашенной пятнами проседи.

Это был Столыпин. Тот самый Председатель Кабинета и человек, о котором Виктор имел самые отдаленные представления. Берии в этом смысле повезло больше.

— Петр Аркадьевич, — после небольшой паузы ответил Радынов от двери, — мы еще не успели сообщить Виктору Сергеевичу его конспиративное имя. Точнее, имя его предшественника.

Чертовы проверки, подумал Виктор. Столыпин по внешности и сильному, сдержанному голосу напомнил ему актера Алексея Петренко. Кстати, Петренко играл Сталина, хозяина этого кабинета в его реальности. Мистика какая‑то.

— Кондратий Иваныч, — продолжал Столыпин, — мы тут наедине обсудим наши дела, а вы передайте секретарю, чтобы насчет чайку распорядились.