Волонтер: Неблагодарная работа

Дверь в комнату скрипнула, и на пороге появился запыхавшийся Аким. Он отдышался, окинул взглядом помещение, увидел бочку с замоченной одеждой. Сделал какие-то для себя выводы и спросил:

– Что же вы сударь в баню не сходили?

– Ну, во-первых, – замялся золотарь, пытаясь объяснить свое поведение, – во-первых, я не умею париться в нутрии русской печки.

– Почему? – удивился паренек.

– Боялся обжечься. Ну, и я не способен правильно ее растопить.

– Ну, это не проблема. Эдак и быть я вас выучу. Понимаю швед, в нутрии печи не парились.

– Не швед, а эстляндец. – поправил его Ларсон.

– Все равно немец. Но мне не понятно, вы же могли идти в обычную баню.

– Вот я хотел и сказать, что, во-вторых, я не знаю, где находится такая, а в-третьих, работает ли она сегодня.

– Ну, банщик сделал бы исключение…

– И стал бы топить ее для меня каждый день?

– Ну, не каждый…

– А мне необходимо мыться каждый день, иначе запах, которым я пропитываюсь, меня просто убьет. На Руси нет канализационной системы, – тут Андрес вздохнул, – и приходится возиться с выгребными ямами.

– Почему же нет? – удивился парнишка, – На Руси подземные каналы по которым отводятся сточные воды, строили за много лет до рождения моего прапрадеда. А при деде в Кремле была построена Водовозная башня. Там установлен бак, проведен напорный водопровод и сделана канализация для отвода разных стоков. Вот только в небольших усадьбах, да дворцах, используют выгребные ямы.

Андрес просто поразился такому обилию знаний у обычного подростка. Он удивленно посмотрел на него.

– Прапрадед, прадед, дед и мой отец, а, скорее всего и я – золотари. Да и вообще эти сведения все равно не являются государевой тайной. Вы же, как швед, не сможете отличить обычную башню Кремля, от Водовозной.

Андрес не стал разочаровывать паренька. Как человек двадцать первого века, он досконально изучал историю Московского Кремля, когда существовало множество сайтов в Интернете посвященных его описанию. Спасская, Сенатская, Никольская, Угловая арсенальная, Средняя арсенальная, Кутафья, Троицкая, Комендантская, Оружейная, Боровицкая, Водовозная. Даже зная, как выглядят хотя бы две башни в этом списке (Спасская и Никольская) то легко без всякой мороки можно было бы вычислить и Водовозную. Как помнил Ларсон, самой последней появилась небольшая Царская башня, построенная прямо на стене. Ей если конечно ему память не изменяет, сейчас было лет двадцать [20], плюс минус год для точной уверенности. Андрес даже подумал, что Кутафью башню в Европе назвали бы барбаканом. В отличие от его эпохи сейчас Московский Кремль находился на острове, благодаря не запрятанной в бетон речке Неглинке и рву, прорытому где-то в начале шестнадцатого века.

– Может ты и прав, – проговорил Ларсон. Он хотел, было что-то еще спросить, но не успел в комнату вошел Ельчанинов. Тот стряхнул со стрелецкого кафтана снег и проговорил:

– Ну, что золотарь, поехали в кабак.

На улице холодно. Кутаясь в епанчу, и пытаясь не замерзнуть, вышел Ларсон с приятелем из домика. Ельчанинов потянулся за кисетом и хотел, было достать трубку, но увидев взгляд Андреса.

– Я так понимаю, – проговорил он, – табачку ты так и не достал.

Эстонец утвердительно кивнул. Хотел, было объяснить, что не до этого было, но князь слушать не стал, а просто попросил у того трубку. Ларсон достал ее из кисета протянул.

– Сейчас покуришь, – улыбнувшись, проговорил Силантий, – я что зверь, какой. Я тебе помог, ты мне поможешь. Он набил трубку табачком и вернул приятелю. Тот взял и закурил.

– Вижу, полегчало, – обрадовался князь, потом посмотрел на Андреса и сказал, – ну, пошли, а то сани заждались.

А снег под ногами так и поскрипывал. Луна, словно медный грош, сияла в высоте. Руки мерзли, но Ларсону, оттого, что он вновь закурил, после нескольких дней ломки, стало хорошо. Эстонец только-только поспевал за своим русским другом. Странно представить, но отношения их возникли спонтанно в дороге, во время поездки из-под осажденной крепости в Москву.

Сани, запряженные парой черных коней, стояли у ворот Преображенского дворца. Пожилой возничий, явно бывший стрелец, казалось, дремал на облучке. Ларсон даже испугался, не замерз ли тот. Страх пропал сразу после того, как князь свистнул. Возница встряхнулся, и посмотрел на подошедших людей.

– Не спать, – проговорил Ельчанинов, залезая в сани, – а то, замерзнешь.

– Побойтесь бога Силантий Семенович, – взмолился тот, – да не спал я, не спал. Так задумался.

– О чем же ты задумался Тихон?

– О делах насущных. Пора мне со службы уходить князь, – вздохнул возничий, – старый я стал. В деревню хочу.

– Вот зима кончится и поедешь.

– А как же вы князь?

– А обо мне не беспокойся. Не пропаду я. А теперь поехали, вон глянь, немец-то наш почти замерз.

Возничий взглянул на побелевший нос Ларсона, который вот-вот должен был превратиться в ледышку.

– Верно князь, – кивнул ямщик, дернул поводья, и сани понеслись, по освещенным только одним лунным светом улицам.

Пока ехали, только одна вещь привлекла внимание Андреса. Перед одним из домов стояла виселица, на которой висело чучело в мундире Преображенского полка. Ларсон попросил остановиться. Когда возничий это сделал, спрыгнул с саней на снег и подошел поближе, чтобы прочитать табличку, что болталась на «теле».

– Из-за этого изменника, – проговорил князь, когда тот вернулся в сани, – попал в плен мой старший брат. Полковник Ельчанинов. Меня государь отправил вас до столицы довести, сам остров покинул, а на следующий день все-таки вылазка шведов из крепости состоялась. Сорок человек, в том числе и полковника Сухарева, перебили, а брата моего родного – полонили.

После этих слов Ельчанинов легонько шлепнул рукой ямщика по плечу, и сани вновь помчались вперед.

Водка на Руси появилась в самом начале шестнадцатого века, в году так тысяча пятьсот пятом, когда ее в качестве всего лишь антисептика изобрели кремлевские монахи. [21] (То, что она появилась в тысяча триста восемьдесят шестом году, и была привезена генуэзским посольством, было придумано уже позже). При царе Иване Васильевиче Грозном в Москве запретили простому народу продавать водку, позволив пить только одним опричникам. Для этого и был построен на Балагуре особый дом – кабак. В середине шестнадцатого века было приписано наместникам «царевы кабаки» заводить повсюду. В таких домах можно было пить спиртное не закусывая, а это приводило к быстрому опьянению.

В середине семнадцатого века, во время царствования отца Петра Великого – Алексея Михайловича в Москве (а так же в некоторых городах) возникли «кабацкие бунты», для подавления, которых использовались войска.

Масштабные петровские преобразования дали новый толчок для долговременного употребления алкоголя. Средства на реформу и войну шли в основном отсюда.

В восемнадцатом веке в самом Кремле были известны два кабака: один духовный, другой подьяческий. Первый помещался на Красной площади, под известной царь-пушкой, и назывался: «Неугасимая свеча». Здесь, после вечерень, обычно собирались соборяне, пили и пели «Пасху красную». Подьяческий кабак стоял ближе к дворцу, под горой, у Тайницких ворот, и назывался «Катан». Из других московских кабаков славился Каменномостский, служивший притоном для воров, и «Красный кабачок» куда собирался весь разгульный люд столицы. Против Моисеевского монастыря стоял «Тверское кружало».

В основном кабаки названия получали свои от местностей, в которых они находились, иногда и от других случайных причин: «Синодальный кабак», «Казенка», «Старая изба», «Роушка», «Ленивка», «Веселуха», «Ка-ковинка». Ларсону просто повезло, ему теперь не придется искать общественные бани. Волей случая (если конечно Ельчанинов сделал это не намеренно) кабак в который привез его князь, назывался «Елоховы бани», и получить название бань, возле которых он находился. Ведь часть кабаков просто являлись для бань «необходимой принадлежностью».