Новый Мир

Тяжело общаться с подростками. Премьер привык к общению со старыми зубрами, умудренными возрастом и убеленными сединам. В крайнем случае к юнцам по возрасту, но не по духу, потерявшим наивность и иллюзии в беге по карьерной лестнице.

Но как адекватно говорить с тем, кто, похоронив отца, стал главой империи в девятнадцать лет? С тем, кто, он готов был побиться об заклад, едет не столько смещать неугодного политика, сколько повергать дракона?

Черчилль сжал зубы до скрипа. Еще одна кабинетная битва, еще один противник. И он должен его победить, причем так, чтобы противник даже не заметил своего поражения. Не просто победить, но сделать союзником.

Тренькнул телефонный аппарат. Он снял трубку, прижал к уху, чувствуя, как черная пластмасса приятно холодит разгоряченную кожу.

— Она здесь. Вошла. Поднимается.

Черчилль встал, еще раз скользнул взглядом по кабинету, подобно полководцу, оценивающему поле предстоящей битвы. Итак, время пришло.

Она вошла без стука и предупреждения. Или предполагала, что он и без того узнает, или не сочла возможным и необходимым предупреждать о своем визите. Открывший дверь секретарь замер на мгновение, ловя взгляд патрона, и, прочтя безмолвный приказ, исчез как дым, неслышно притворив дверь. Они остались одни, Премьер и Королева.

— Приветствую Вас, Ваше Величество.

— Добрый вечер, сэр Уинстон.

Ей никогда не доводилось бывать в кабинете премьера, огромном, как ангар, но его обстановка была известна всему миру по многочисленным фотографиям. Две боковые стены, превращенные в сплошные книжные полки, окно почти во всю стену прямо напротив двери. Неожиданно легкие бордовые шторы раздвинуты — хозяин явно пренебрегал актом о световой маскировке. Почти в центре кабинета монументально возвышался рабочий стол, вопреки обыкновению на сей раз почти пустой, лишь три телефонных аппарата, коробка сигар и поднос с коньячной бутылкой и двумя бокалами. За ним и за креслом вдоль окна тянулась низкая, по пояс, этажерка, заполненная свернутыми в трубки картами и разноцветными папками. Несколько в стороне примостился небольшой столик на гнутых ножках, казавшийся чужеродным и карликовым на фоне старших собратьев. Два кресла по обе стороны стола-карлика, пяток строгих стульев вдоль книжных стен. Вот и все убранство «кабинета власти».

Хозяин стоял впереди и чуть сбоку от своего стола, радушный и приветливый, разводя руки в приветственном жесте. Бульдожье лицо с обвисшими щеками лучилось добродушием и благостью. Королева же, напротив, застыла, не дойдя пары шагов до центра кабинета, прямая, как стержень, сжав в кулаки руки, обтянутые тонкими перчатками.

Все с той же радушной улыбкой Черчилль шагнул ей навстречу, одновременно незаметно присматриваясь. Строго уложенные волосы. Строгий темно-серый костюм, строгая шляпка, никаких украшений. Все очень скромное и без излишеств, немного чересчур, слишком строго и безжизненно. В стремлении казаться сурово-неприступной она самую малость перегнула палку и лишь подчеркнула неуверенность.

«Все-таки как она красива, — мимолетно подумал он. — Как прекрасна, даже сейчас, в своей подчеркнутой отстраненности и готовности к битве». Подумал и изгнал мысль без следа. Сейчас перед ним была не красивая юная девушка, почти девочка, а противник, опасный силой положения и непредсказуемостью.

— Прошу вас, Ваше Величество, присаживайтесь. Признаться, я не ожидал вас в столь поздний час!

Он говорил привычные слова, радушные и пустые, выверенные тысячами повторений, сам же внимательно отслеживал ее реакцию, оценивая, просчитывая, прогнозируя.

Элизабет присела в одно из кресел. Только после этого премьер так же сел и изобразил готовность и внимание.

— Увы, мой добрый друг, неотложные дела потребовали моего присутствия в этот поздний час. Сожалею, что мне пришлось потревожить ваш покой, однако…

Многозначительная пауза повисла в воздухе, предоставляя адресату возможность оценить ее по своему усмотрению.

— Вы совершенно правы, Ваше Величество! — Премьер сокрушенно покачал головой. — Государственные дела не терпят отлагательств. В первую очередь мы принадлежим нашей стране и долгу, и только потом — самим себе.

Первичный обмен любезностями закончился. Стороны сказали правильные и соответствующие моменту слова, теперь пора было переходить к делу. Премьер взирал с выражением доброжелательного внимания, королева молчала, собираясь с силами. Секундная пауза росла, ширилась, превращаясь в тягостное и гнетущее молчание. Она знала, что ей надлежит сделать, она готовилась к этому, репетировала, часами повторяла перед зеркалом, добиваясь совершенства и безупречности во всем, от малейшей интонации до невиннейшего жеста. Но теперь мысли беспорядочно прыгали, не желая собираться в отрепетированную десятки раз речь.

Ею овладело безумное желание бросить все и уйти. Сказать пару дежурных фраз, попросить рассказать последние новости с трехсторонних переговоров, выслушать подробные разъяснения. И уйти. В конце концов, что может быть естественнее, нежели визит королевы Британии к министру Британии?

Она уже готова была встать, мышцы чуть напряглись, помимо воли хозяйки выполняя ее скрытые желания. Еще мгновение, и она встала бы.

А как бы поступила та, Первая Элизабет? Перед лицом епископов и враждебной аристократии? Наверное, так же бежала бы, оправдывая свою слабость неподготовленностью?

Погруженная в свои метания, она не следила за собеседником и не видела, как из взора премьера ушло милое добродушие. Он все так же улыбался, но теперь в улыбке было только движение мышц лица. Взгляд премьера был холоден и оценивающ, так могла бы смотреть цифровая машина, обрети она разум и зрение.

Премьер изучал людей много десятилетий. От него не укрылось ни ее колебания, ни смятение. Он точно уловил момент, когда она почти привстала, готовая уйти. Отметил и тот, когда приняла окончательное решение, опустилась обратно, выпрямилась и крепко сцепила руки. Вот она разомкнула уста…

— Простите меня, Ваше Величество! Моя ошибка непростительна. Принимая у себя даму из общества, я не озаботился о приличествующем моменту угощении. Не изволите ли, отличный напиток?

Она непонимающе смотрела на него, утратив дар речи. Он же меж тем уже стоял вполоборота у рабочего стола, ловко разливая напиток. Благородно-коричневая жидкость, весело булькая, лилась в низкий бокал толстого стекла. В воздухе повис тонкий аромат отличного коньяка.

Понятно, догадалась она, это отвлечение. Попытка выбить из равновесия. Не выйдет, господин министр.

— Нет, благодарю вас. Не стоит утруждать себя. Мы будем говорить об очень серьезных вещах, не терпящих…

— Именно поэтому нам стоит выпить.

Не слушая, он долил стакан и поставил перед ней, присел сам. Быстро и остро взглянул на онемевшую от вопиющей бестактности Элизабет.

— Ведь вы пришли сюда, чтобы отправить меня в отставку, не так ли? Это действительно очень достойный повод для личного визита. И более чем подходит для этого напитка. Ведь он ваш любимый.

— Я не пью, — автоматически ответила Элизабет, — только сухие вина.

— Пьете, — спокойно ответил он. — Хотите, скажу, где вы храните бутылку? — чуть насмешливо (но именно чуть) ответил он и быстро продолжил, игнорируя ее возмущенный жест и взгляд. — Запомните совет старого мудрого сановника: если у вас есть пороки, предавайтесь им открыто или откажитесь совсем. К особам вашего положения более всего применима старая мудрость — нет ничего тайного, что не могло бы стать явным. Если вы любите хороший коньяк — пейте его открыто. Или не пейте совсем.

Он сломал всю структуру разговора и перехватил инициативу. Она застыла в растерянности, затем растерянность во взгляде сменилась решимостью. Четким движением она гневно отставила стакан, почти отбросила, так что каким-то чудом тот не упал, задержавшись на самом краю столика.

— Прекрасно, Элизабет, прекрасно, — вновь он на удар сердца опередил ее гневную отповедь, готовую сорваться с губ. — Вы отдали инициативу, но не позволяете навязать себе чужую волю. Однако выдержка изменяет вам, и вы готовы обрушиться на меня всей силой своего гнева. Поверьте, не стоит.