Ветвь оливы

И положа руку на сердце — оно и к лучшему. От королев всегда одни неприятности. От каких бы то ни было.

Но к какой-то из них мы все равно попадем. И неприятности все равно неизбежно случатся.

— К королеве-матери? — уточнил я вкрадчиво.

— А к какой же еще? — простодушно удивился Теодор.

— К настоящей, к примеру, — предположил я риторически.

— Это к какой?.. — еще больше удивился он.

— К жене короля.

Теодор фыркнул, сообразив, что я над ним подшучиваю, и встряхнулся как пес, выбравшийся из осенней заводи.

— Я нынче сам не свой. И шуток не понимаю. Будто какой-то нарыв зреет. Вроде бы ничего, но все носятся с такими лицами, будто их застали за кражей казны.

Мы проходили по пустым, гулким, перекликающимся отголосками эха залам и тесным узким переходам, набитым хламом, что выкидывают из зал, делая вид, будто во дворце полно места.

— Да неужто? — иронично подначил Готье.

— Ни за что не поверю, что вы в этом не замешаны! Нет, ни о чем не спрашиваю, — добавил он сокрушенно. — Наверняка скоро все выяснится. И возможно, я не хочу знать этого раньше… но черт возьми, ни черта не разобрать, что творится! Позапирались все по углам и шушукаются! Хоть бы уж прирезали кого, может, легче бы стало.

— Погоди-погоди, — обманчиво добродушно пообещал Готье. — Кого-нибудь да прирежут. Скоренько. Еще не обрадуешься.

— А в чем штука? — быстро спросил Пуаре, цепко уловив будто бы обозначившееся желание Готье сказать нечто большее, как будто он проговорился, позволив себе намекнуть, что ему что-то известно.

— Думаю, что штука у королевы, — сдержанно ответил я, с самым благочинным видом, на какой был способен, так что заподозрить, что я имею в виду нечто неблаговидное, было решительно невозможно.

— Неважно, — проворчал Готье. В конце концов, он не имел ни малейшего намерения проговариваться. Многозначительные намеки звучали в последнее время на каждом углу. Сейчас все такие проницательные и глубокомысленные. Тем паче на словах.

Запущенный коридор, в котором мы оказались, что-то мне настойчиво напоминал. Кругом — ни души. Мы перемещались в пыльном и гулком пространстве как последние выжившие муравьи в вымершем муравейнике — в одном из тех катаклизмов, после которых в море находят целые суда без всяких признаков команды и пассажиров на борту.

— Припоминаю, — проговорил я, оглядываясь. — Однажды я припрятал тут парочку бездыханных тел. Любопытно, их нашли?

Готье покосился на меня с неодобрением. Пуаре и бровью не повел. Первое ничуть не значило, что мне поверили, а второе — что не поверили.

Лувр — один из известнейших «домов с привидениями». Завернув за угол, всегда рискуешь оказаться где-нибудь в Бермудском треугольнике. А какие твари могут ночью и средь бела дня вылезать из темных углов, и вовсе представить трудно. Если бы я однажды всерьез не перебрал, то мог бы поклясться, что видел блуждающий от стены к стене в полумраке черный мохнатый шар с человеческой рукой, держащей горящую свечку.

Но в кое-каких случаях я уверен точно. Как в том, что однажды в укромной пустующей комнате, куда забрел сугубо по личным делам, выискивая уголок для одной серьезной беседы, наткнулся на двух-трехдневный труп, восседающий в старом кресле у стены. Мертвые глаза поблескивали из щелок в почернелых веках как старый мрамор, губы распухли и напоминали откормленных синих червей, а в шее распахивался еще один неприглядный рот. Но когда я зашел снова примерно через час, его уже не было, остался только запах, да и тот невнятный — этакие запахи случаются в самых обычных местах. Разве что и эти места не так просты как кажутся и неподалеку от них время от времени испускают дух хотя бы крысы.

Мы остановились у неприметной двери, обитой так же как стена и почти сливающейся с ней. Пуаре толкнул слегка рассохшуюся створку.

— Так-так, — я едва удержался, чтобы не присвистнуть. Выходит, та самая комната. Я пристально глянул Теодору в спину. Будь покоен, друг мой, о том, как меняются времена и люди, мне известно. И если здесь происходит что-то не то и пойдет не так, как мне понравится, кому-то не останется времени насладиться произведенным впечатлением. Не останется времени даже на лишний вдох. Кое-какая власть над временем у нас все еще есть. Не все безраздельно принадлежит ему одному. Хотя бы и потому, что что-то неизвестное получило власть над нами, пусть мы еще и не понимаем, что оно такое. Зато мы знаем, как распорядиться малым временем, чтобы причинить множество разрушений и оставить множество жертв.

Украшенная черепами Кали, танцующая на мертвецах — мое темное подсознание только и ждало, чтобы вырваться на свободу, чтобы сплясать. В некотором смысле, это забавно — иметь возможность оценивать себя со стороны — насколько близко уже подходил когда-то к безумию, насколько подходишь сейчас. Есть в этом что-то умиротворяющее — безумие не только внутри тебя и не только снаружи.

В комнате было темно, тихо и пусто. Что ж, танцы откладываются. Хорошо. Ночь и так уже близко.

И чем ближе она была, при мысли о ней, я чувствовал странное раздвоение. К тому, что произойдет, я наполовину не испытывал никакого отвращения. Его ощущали, похоже, все кроме меня. Впрочем, не совсем «кроме». Да, я тоже его ощущал, но только — наполовину. А наполовину… идея казалась мне почти привлекательной и бодрящей. Все же, многие получили бы по заслугам. Конечно, как всегда, пострадает множество невинных. Но они и так всегда попадают под колесо, при каждом его обороте, а мир все продолжает вертеться, и только, когда рушатся все законы, бывает возможно дотянуться и до крупной дичи, до той, которая действительно всего этого заслуживает. Весь вопрос в цене.

А еще вопрос в том — что же именно важно. И ответ — то, что сиюминутное уже перестало быть важным. И лишние жертвы не нужны. И неважны сиюминутные счеты — важны только те, что затрагивают нечто большее.

То же, что я не чувствую отвращения… возможно лишь то, что я не верю в то, что это непременно произойдет. То, что это уже отодвинуто на второй план. И чрезмерная честность с самим собой. Все мы всегда ощущаем сразу множество противоречивых чувств и стремлений, которые тянут нас в разные стороны, порождая, в итоге, всего лишь обыденную стабильность. В чем-то ложную — жизнь далека от статики, все живет, движется, развивается, расширяется, как вселенная, подталкиваемая множеством самых различных сил, разрывающих целое изнутри.

У моих друзей, должно быть, проблемы не меньше. Если рассматривать с той точки зрения, что нам теперь доступна и несколько парадоксально естественна, они такие же профессиональные убийцы как я. Если убрать весь лоск и мишуру. Звучит, наверное, даже скучно. Можно подумать, весь наш мир не таков. Эта ночь только доказала бы, что именно таков. И еще докажет. Но вот в чем ирония — мы можем посмотреть на себя самих со стороны. Потому что мы уже были кем-то другим. Заслуженная шутка со стороны неведомых сил? Заслуженная расплата за грехи?

Я вернулся мыслями в обшарпанную темную комнату, в которой мы находились. Мало ли, от кого тут еще придется избавиться.

— Скажи-ка мне, Теодор, — проникновенно говорил Готье в потемках, сквозь короткие повизгивания кресала. — Почему мы плутаем вокруг да около такими странными маневрами?

— Нас должно видеть как можно меньше народа, — ответствовал Теодор. — Это приказ.

— Королевы? — полюбопытствовал я.

— Полагаю, да. — Он не стал уточнять, должно быть, в отместку за то, что и мы не расщедрились на ответы.

— А король? — как бы невзначай спросил Готье.

— Не уверен, что мне стоит это знать, — рассеянно ответил Пуаре, подобрав со старого кресла, того самого, в котором я некогда видел мертвеца, только что зажженную свечу, и энергичным толчком в стену открывая потайную дверцу, из-за которой потянуло гнилью и сыростью как из склепа.

— Надеюсь, привидений не боитесь? — хитро осведомился Пуаре, и первым нырнул в потайной ход. Мы последовали за ним в узкий тоннель. Теодор беспокойно топтался впереди, и Готье, понимающе кивнув, закрыл за нами дверцу, потянув за кольцо, вделанное в нее с этой стороны. Дверь закрылась с явственным щелчком. Итак, мы оказались в нутре каменного зверя. Нутро было обширным и разветвленным, круглые дыры вели в разные стороны. Пламя свечи колебалось в холодном сыром воздухе, а желтые блики плясали вокруг, отражаясь в потеющих вечной влагой низких сводах.