СТАНЦИЯ МОРТУИС

   X X X

   ...Шампанского?

   - Изволь. Для вкуса. Я слишком стара для того, чтобы пить шампанское, но сегодня позволю себе немного.

   - Не наговаривай на себя. Ты в прекрасной форме. Нынешней молодежи дашь сто очков вперед.

   - Мне сорок шесть, и от этой истины некуда уйти.

   - Всего сорок шесть. Это возраст расцвета. Личности и красоты. Это нам, мужчинам, поздно начинать заново в такие годы. Прединфарктное время. Слишком много забот.

   - Даже на твоей работе?

   - На моей прежде всего. Не хочу выглядеть плаксой, но ты не представляешь, какая это нервотрепка. В молодости я готовил себя к чему-то совсем другому.

   - Ты жалеешь себя?

   - Иногда. Позволь, я все-таки наполню тебе бокал. Этот ресторанчик я открыл совсем недавно. Я не большой любитель ресторанов, но...

   - Здесь очень мило. Особенно эти зеркала... Я знаю, что ты не ходишь в рестораны. Ты столуешься в кремлевской столовой. У вас там цены двадцатых годов.

   - Откуда ты знаешь, какие там цены? Ты ведь не столуешься в кремлевской столовой. Так и быть, открою тебе государственную тайну. Там цены сороковых. Впрочем, ты права. Мне не полагается шататься по ресторанам. Но я шалун. К тому же мне полагается охрана.

   - Ого, значит нас здесь охраняют? Я-то думала, что здесь мило, а за мной, оказываются, по пятам следуют соглядатаи. Нечего сказать, удружил!

   - Не беспокойся. Этим роботам твоя персона абсолютно безразлична. Как я жалею их за это!

   - А ты знаешь, я могу возгордиться. Меня пока никто ни от кого не охранял. Только в детстве. Самым горячим защитником моей чести был брат. Младший. Тот, который не утонул. Один раз из-за меня он поколотил сильного и рослого парня. Просто за то, что тот увязался за мной с автобусной остановки. Как это смешно сейчас, правда? А потом моим защитником всегда был Антон. Антон, которого ты так не любишь, скорей, недолюбливаешь.

   - Твой муж? Ты неправа, я просто равнодушен к нему. А раньше, до того как он увел тебя у меня из-под носа, я его очень любил. Несмотря на то, что у нас случались серьезные размолвки.

   - Размолвки? Какие же?

   - Мало ли что происходит в юности. Всего и не упомнишь. Впрочем, это неважно. Важно то, что ты его любишь, верно?

   - Я замужем уже восемнадцатый... нет, девятнадцатый год, и я привыкла к нему. Ну и дети, конечно... У него много отличных качеств. Я всегда чувствовала себя за ним как за каменной стеной. Раньше, когда выходила замуж, я была в него влюблена. Правда-правда. Или увлечена им... Не знаю, как правильнее высказать, да и не все ли равно? Ты совсем не ухаживал за мной. Ты боялся меня, я понимаю. Ну а он как раз умел ухаживать за женщиной, - этого у него отнять нельзя.

   - Носил цветы? Водил в театры? И все такое прочее?

   - И все такое прочее. Мне надо объяснять как это важно?

   - Не надо, Я всегда поступал точно так же, если не любил женщину, которую охмурял. И нередко достигал желаемого.

   - Наверное не совсем так же. Это были не просто цветы и театры. Это были настоящие букеты, замысловатые фигуры из гвоздик, роз и тюльпанов, много-много цветов, и это были не просто театры. Для того, чтобы достать билет на спектакль, следовало здорово потрудиться. Но ты ведь не думаешь, что он купил меня за букеты и билеты, хотя и то, и другое стоило по тем временам недешево. Меня радовало отношение к себе.

   - Я могу подумать, что он перехитрил тебя. Но если это и была купля-продажа, то, наверное, самая приемлемая ее форма. По-моему, ты не из тех, кто живут по расчету. Хотя кое-что и могло навести меня на такую мысль. Я имею в виду и Антона, и еще некоторых. Тогда они считались выгодной партией. Но, насколько мне дано судить, куда больше общественного статуса их родителей, тебе нравились их раскованность, умение подать себя, обаяние, даже телосложение. Но ты была так молода тогда.

   - Каких некоторых? Но ведь никто, ничего, никогда...

   - Неважно. Тебя выдавали глаза. Заинтересованные люди много видят, а я был из заинтересованных. Но неважно. Важно, что ты была тогда совсем девчонка.

   - Ты намекаешь на то, что потом я стала хуже?

   - Нет. Просто время меняет всех нас. Мы становимся рассудительнее и с возрастом проще смотрим на многие вещи. Кстати, как поживает твоя сестра? Помнишь, ты как-то познакомила нас.

   - Неплохо. Нянчит детей, как и я. Если наших великовозрастных оболтусов можно назвать детьми. Ну а как твоя семейная жизнь?

   - Течет, как степенная полноводная река. Волга впадает в Каспийское море. Эта поговорка была в ходу много лет назад, когда я еще только собирался защищать кандидатскую. Говорили, что если хочешь умаслить Ученый Совет, диссертация должна быть как "Волга впадает в Каспийское море".

   - А твои дети?

   - Дети как дети. Уже довольно взрослые. Ни жене, ни детям должного внимания я не уделяю, такая уж у меня служба. И они это чувствуют. Ничего не поделаешь, так уж сложилась жизнь.

   - А твоя мать?

   - Ей далеко за восемьдесят. Она живет с нами и за ней ухаживает служанка, которой мы платим немалые деньги. Сама понимаешь, старый человек нуждается в особом уходе. Сказать по правде, маме не хотелось переезжать сюда, вМоскву, но другого выхода не было. Ничего, привыкла. Как пошли внучата, привыкла.

   - Веселая, видно, у тебя жизнь. И тебе твоя работа нравится?

   - Да как тебе сказать. Я же сказал, что в молодости все представлял себе несколько иначе. Мнил из себя черт знает кого. Все намного обыденнее и скучнее, чем казалось с дальнего расстояния. Но понимание этого тоже приходит с годами. В юности я готов был взорвать все, что казалось несправедливым. Потом пообтесался малость. Дай-ка переложу тебе салатик оливье. Вот тэк-с, пальчики оближешь! Эх, человек должен жить лет двадцать пять-тридцать, не больше. Пока у него сохраняются иллюзии. А потом... потом, чао бамбино.

   - А у тебя, значит, не сохранились. Я помню, когда-то ты сильно ругался по поводу всяких льгот и привилегий. А сейчас у тебя уже нет иллюзий и, поэтому, ты вовсю пользуешься льготами и привилегиями, так?

   - В общих чертах именно так. Я... Мне неприятно пользоваться ими, но я бессилен изменить что-либо. Лучше бы уж таким как я увеличили зарплату, - смешно члену правительства сидеть на каких-то семистах рублях в месяц, - но лишили льгот. Я обеими руками за это, но меня и слушать никто не станет. Систему подачек невозможно отменить. И потом: социально это не называют подачками, льготы нам положены за наш самоотверженный и ответственный труд на ниве гражданского благоденствия, понятно? А ларчик на самом деле открывается очень просто. Хорошего - мало. Просто элементарно мало. На всех не хватает. Хочешь-не хочешь, а приходится как-то выделять людей из общей массы.

   - И ты еще недоволен? Тебя-то выделили.

   - Да, выделили. Но в молодости, поверь, я боролся не за это. Поверь, не ради черной икры и баварского пива... Тогда все имело другую цену - слово, вещи, все. Вкусно, правда? Для тебя я заказал стерлядь, но если тебе не понравится, мы переменим заказ. Но думаю, ты останешься довольна.

   - И за что же ты боролся?

   - В двух словах этого не объяснишь. А в десяти... в десяти слишком длинно. Заскучаешь. В общем, я хотел, чтобы все было чище. Но я не был бескорыстен, отнюдь. Мне хотелось, чтобы на меня указывали пальцем, - это вот он, мол, затеял большую стирку. Я был тогда не таким смирным. Сейчас меня хоть на доску почета вешай, а тогда я был активным малым. Выбивал страждущим квартиры, вступал в расчетливые политические союзы, лицедействовал, случалось летал за тобой в Москву, иногда напивался до чертиков, любил жить.

   - Скажи, ты разочаровался в жизни или в себе?

   - М-м-м. Трудный вопрос. Наверное, немножко и в том, и в этом. Но жизнь не виновата, это-то я способен понять. Виновны я, и еще, пожалуй, время. Ни с собой, ни с временем я, конечно, ничего поделать не могу. Весь мой оптимизм, как оказалось, не имел под собой достаточно прочного основания. То ли дело - твоя работа. Все - культурно, все - чисто, все - для людей. Ну это я в принципе, конечно...