Искупление Христофора Колумба

Но если это так, то как быть с теми страданиями, которые прошли перед ее глазами за все эти годы? Возможно ли что-то поправить? А если прошлое можно изменить, то вправе ли она отказаться от этого? Они “вылепили”, создали ее, как говорила Путукам. Конечно, это ничего не значит, это просто суеверие, и все же в тот вечер она не смогла заставить себя ни есть, ни спать, вновь и вновь вспоминая ту странную молитву.

Тагири поднялась с циновки и взглянула на часы. Уже перевалило за полночь, а она так и не заснула. Служба разрешала своим сотрудникам, где бы они ни жили, сохранять привычный образ жизни и быта, и в Джубе это соблюдалось особенно ревностно. Итак, она лежала на сплетенной из камыша циновке в хижине, где прохладу создавал только ветер, свободно проникавший сквозь стены. Сегодня как раз дул бриз, и в хижине было прохладно. Поэтому не жара была причиной ее бессонницы. Ей не давала заснуть молитва жителей Анкуаш.

Она натянула на себя платье и пошла в лабораторию, где кое-кто из сотрудников еще работал. У них не было фиксированного рабочего дня. Она велела своему Трусайту опять показать ей Анкуаш, но уже через несколько секунд не выдержала и переключилась на другое. Высадка Колумба на берег Эспаньолы. Крушение “Санта-Марии”, форт, построенный им для людей с погибшего корабля, которых он не мог взять с собой домой. Ей нелегко было увидеть все это еще раз – то, как матросы пытались превратить в рабов жителей близлежащих деревень, а те пытались спастись бегством; похищение девушек, групповые изнасилования, кончавшиеся смертельным исходом.

Затем индейцы нескольких племен начали оказывать сопротивление. Это не были обычные схватки с целью захвата пленников, которых потом приносили в жертву богам. Не походило это и на вооруженные набеги карибов. На сей раз это была война нового типа – война-отмщение. А может быть, не такая уж и новая, осознала Тагири. Эти, уже не раз наблюдавшиеся ею сцены, сопровождались полным переводом и, по-видимому, у туземцев уже было и название для этой войны на уничтожение. Они называли ее “война с деревней белых людей”. Как-то раз утром экипаж “Санта-Марии” проснулся и увидел куски тел своих часовых, разбросанные по всему форту, и пятьсот воинов-индейцев, в великолепных боевых нарядах, украшенных перьями, внутри ограды. Разумеется, испанцы тут же сдались.

В этом случае, однако, индейцы не соблюдали традиционный ритуал усыновления своих пленников перед жертвоприношением. Они вовсе не собирались превращать этих жалких насильников, воров и убийц в богов перед смертью. Прежде чем взять пленника под стражу, никто не произносил обычной формулы “Он мне как сын любимый”.

Жертвоприношения не будет, но это не означает, что не будет крови и мучений. Смерть, когда она, наконец, наступала, была желанным избавлением. Тагири знала, что некоторые из туземцев получали удовольствие, наблюдая за происходящим, ибо это была одна из немногих побед индейцев над испанцами, одна из первых побед темнокожих людей над самонадеянными белыми. Тагири была не в силах просмотреть все до конца: ей не доставляло никакой радости, когда у нее на глазах мучили и убивали людей, пусть даже они были чудовищными преступниками, мучившими и убивавшими других. Она слишком хорошо усвоила, что в глазах испанцев их жертвы не были людьми. Очевидно, это заложено в нашей природе, подумала она. Когда мы собираемся получить удовольствие от собственной жестокости, нам необходимо представить себе, что наша жертва – либо зверь, либо бог. Испанские моряки видели в индейцах животных; единственное, что доказали индейцы своей жестокой местью – это то, что и они поступают таким же образом.

К тому же, в этих сценах не было ничего из того, что ей нужно было увидеть. Она переключила Трусайт на изображение каюты Колумба на “Нинье” в тот момент, когда он писал письмо королю Арагонскому и королеве Кастильской. В нем он описывал несметные богатства в виде золота и пряностей, ценной древесины, экзотических животных и необъятных земель, население которых можно обратить в христианскую веру, а также заполучить несчетное количество рабов. Тагири уже видела эту сцену раньше, и лишь поражалась тому, что Колумб не усматривал никакого противоречия, обещая своим повелителям превратить в христиан и рабов один и тот же народ. Однако на этот раз Тагири отметила еще кое-что, поразившее ее. Она хорошо знала, что Колумб не нашел никаких золотых гор: у индейцев он мог увидеть не больше золота, чем у самого богатого крестьянина в любой испанской деревушке. То есть несколько золотых вещиц. Он не понял почти ничего из того, что ему говорили индейцы, хотя был убежден, что они рассказывали ему о золоте, которое можно найти в глубине страны. В глубине страны? Они указывали ему на запад, в страну Карибского моря, но Колумб не мог знать об этом. Он не видел даже отблеска тех несметных богатств, которыми владели инки и мексиканцы. Европейцы увидят их лишь спустя двадцать с лишним лет. И к тому времени, когда золото оттуда, наконец, потечет рекой в Испанию, Колумб будет мертв. И все же, просмотрев эту сцену подряд два раза, она подумала: он не лжет. Он знает, что золото там есть. Он совершенно уверен в этом, хотя никогда не видел его и никогда в жизни не увидит.

Тагири поняла, что именно так ему удалось обратить взоры Европы на Запад. Силой своей непоколебимой убежденности. Если бы король и королева Испании принимали решение только на основании тех вещественных доказательств, которые Колумб привез с собой, никто больше не отправился бы по его пути. Где же пряности? Где золото? Все, что он привез в Испанию, не возместило расходов даже на его собственную экспедицию. Кто же будет после этого бросать деньги на ветер?

Колумб сделал свои многообещающие заявления без каких бы то ни было реальных доказательств. Он открыл Чипангу; Катей и Острова Пряностей находились неподалеку. Все это было обманом, иначе Колумб привез бы товары, доказывающие это. И все же все, кто его видел, слышал или знал, поверили бы, что этот человек не лжет, что он всей душой верит в то, что говорит. Благодаря его силе убеждения финансировались новые экспедиции, отправлялись в путь все новые и новые корабли; пали великие цивилизации, а золото и серебро заморского континента потекли на восток; миллионы людей умерли от эпидемий, а оставшиеся в живых бессильно взирали на то, как чужеземцы навсегда воцарились на их земле.

И все потому, что никто не усомнился в правоте Колумба, когда он говорил о том, чего сам не видел.

Тагири просмотрела записи сцены в Анкуаше, с того момента, когда Путукам рассказывала о своем сне. Она видела меня и Хасана, подумала Тагири. А Колумб видел золото. Непонятно как, но он видел его, хотя в действительности его увидят лишь несколько десятилетий спустя. Мы с нашей аппаратурой можем заглянуть только в прошлое, а этот генуэзец и эта индианка увидели то, чего не мог увидеть никто. И они не ошиблись, хотя это невозможно было объяснить ни рассудком, ни логикой.

Было четыре часа утра, когда Тагири подошла к двери хижины Хасана. Если бы она хлопнула в ладоши или позвала его, то разбудила бы других. Поэтому она тихонько вошла внутрь и увидела, что и он еще не спит.

– Ты знал, что я приду, – сказала Тагири.

– Я бы сам пришел к тебе, если бы у меня хватило духу, – ответил Хасан.

– Это можно сделать, – выпалила она. – Мы можем это изменить. Мы можем кое-что предотвратить. Нечто ужасное. Мы можем сделать так, чтобы этого не произошло. Мы можем вернуться в прошлое и сделать его лучше.

Он не вымолвил ни слова. Он ждал.

– Неужели ты считаешь, я не думал об этом? – спросил Хасан. – Вновь и вновь. Взгляни на мир вокруг нас, Тагири. Человечество, наконец, живет мирно, без войн. Ушли в прошлое эпидемии. Дети больше не умирают от голода и не остаются неграмотными. Мир постепенно исцеляется. А ведь все могло быть иначе, намного хуже. Какие же изменения, внесенные нами в прошлое, могли бы оправдать утрату всего того, чего достигло человечество?