Аргентина: Крабат

Письмо от мистера Мото требовалось передать немедленно, причем лично в руки, однако молодой человек уже успел изучить здешних китайцев. Упрямые, хоть из пушек в упор стреляй. Его «немедленно » для этих крепких худых парней — пустой звук. Наставник Дэн занят — и точка. Жди — и терпи.

Он оглянулся по сторонам, надеясь увидеть если не стул (откуда ему здесь взяться?), то хотя бы табурет. Да где там! Сарай сараем, разве что пол подметен и циновками выстлан.

— Если хотите, можете пройти в зал, — без особой охоты предложил особо желтый крепыш. — Наставник Дэн не будет возражать.

В зал так в зал. А точнее — в самую глубину сарая. Хорошо хоть не дворцом назвали!

Китайцы, что с них взять?

В «восточную мудрость» Марек и прежде, в школьном детстве, не слишком верил. Были б мудрыми — делили бы меж собой Европу, а не терпели чужаков в собственном доме. Красиво болтать все мы горазды! И прочее, чем иные европейцы восхищались, ему было не слишком по душе. Вот, скажем, сарай, удел великого и знаменитого наставника Дэна. Чем в нем занимаются эти ребята? Говорят, учатся друг другу руки-ноги ломать. Дело полезное, но разве так тренироваться надо? Сядут на циновки, глаза закроют — и рассуждать начинают. Пролезла, мол, корова, через дыру в заборе, а хвост застрял. К чему бы это?

...Спросили бы — ответил. К тому, что скоро всю Поднебесную на сеттльменты поделят, как Шанхай. И не будет у китайцев ни коровы, ни хвоста. Сорбы тоже когда-то половиной Европы владели — и, поди, тоже рассуждать любили. И что? Бранибор стал Брандебургом, Липец — Лейпцигом. Вот и все сказки о великом герое Крабате!

Марек Шадов не первый год жил в Шанхае. Виду не подал, вежливо поблагодарил, прошествовал в тот угол сарая, где великий мастер Дэн восседал на чем-то, напоминающем обрезанный пополам матрац. Худой, лицо — маска костяная, глаза-щелочки полуоткрыты. Не старый, работодателя, мистера Мото, явно помладше.

Поклон. Кулак — к ладони, Инь-Янь, мы обычаи ваши знаем.

— Ни хао, шифу!

С произношением у Марека было не очень, сам знал, но наставник Дэн виду не подал, кивнул. Понятно, без всяких «Инь-Янь», гость не из великих, тайну хвостатой коровы постигших.

Отдав дань вежливости, наставник веки прикрыл, сложил руки ладонями ближе к причинному месту — и мыслями вдаль унесся. Марек присел на свободную циновку и приготовился скучать. Тренер, списанный на берег английский боцман, у которого он постигал джиу-джицу, вел себя на занятиях совсем иначе. Но что взять с некультурного «заморского дьявола»? Всего и учит, как руку с ножом перехватить. Никакой мудрости!

Между тем наставник Дэн, поблуждав в иных сферах, принялся неторопливо водить ладонями, словно не слишком опытный пловец. А потом палец вперед выставил — указательный левой. Ткнул пальцем в пол...

Марек как раз в этот миг отвлекся — и у него имелись свои «сферы». Вспомнилось самое неподходящее — как перед девушкой, случайной знакомой, прошлого дня осрамился. Не умеет он пить, но разве это оправдание? Теперь ее не найдешь, а найдешь — в глаза побоишься взглянуть.

А кто виноват? Как всегда, Pushkin? Генерал Янг? Ох, стыдно!

Когда Марек вернулся из «сфер», наставник Дэн уже стоял. На пальце — том самом, указательном.

...Правая рука — свечкой вверх, ноги — к стене, но без всякого упора, еле-еле носками касаясь. А на лице — ничего, такое у китайцев можно часто увидеть. Ни радости, ни печали, ни скуки — пусто.

Наставник стоял, Марек сидел.

К чему бы это?

***

— Это здорово, мистер... Простите, шифу. Правильно, да? Как фокус, как... спорт. И самому, наверно, приятно, когда такое можешь. Но смысла-то нет! На улицах нужно уметь драться. А для здоровья требуется гимнастика...

Наставник Дэн все-таки удостоил его аудиенции, даже угостил чаем. Откровенничать Марек не собирался, но слово за слово...

— И еще... К вам в школу мальчишки приходят, обычные, с тех же улиц. Поглядит такой, как вы, шифу, законы тяготения нарушаете, и повернет обратно. Испугается, в себя не поверит! Хотя... Может, так и надо, чтобы образец перед глазами был... Извините, шифу, кажется, запутался.

Под безвкусный желтый чай китайские слова рождались словно сами собой, даже «ваниоуинли динглу»[ 37] вспомнилось.

— Вы не запутались... жуши туди, — наставник еле заметно улыбнулся. — Вы сочинили коан и сами его решили.

— Коан? Который про корову с хвостом? — встрепенулся упрямый Марек. — Нет, шифу, это не мое. Некогда мне коаны решать. Вся ваша, уж извините, восточная мудрость...

...«Дангфанг жигуи» — когда только выучилось?

— ...Для тех, кому не нужно с рассветом вставать, чтобы на рисовую лепешку заработать. У нас в Европе то же самое — спортом богачи занимаются. Ну... Или те, у кого иного шанса нет, чтобы пробиться. Но в настоящем спорте не пробиваться надо, а расшибаться в лепешку, себя не жалеть — и никого не жалеть. И верить себе — в себя! — так, как никому на Небесах не веришь.

— Иначе хвост не пролезет, — с лица наставника исчезла улыбка. — Этот коан вы тоже решили, жуши туди. Сэнсэю... Мистеру Мото... Правильно, да? Я сейчас же напишу ответ. А вам, столь смело шагнувшему на дорогу «чань», разрешите сделать небольшой подарок. Нет-нет, жуши туди, никакой восточной мудрости. Эта вещь сделана в Соединенных Штатах.

На худой костистой ладони — черный, словно ад, шарик. Не слишком большой, вроде как для тенниса. Трещинки, будто паутинки, полустертая надпись белой краской...

Удивиться Марек Шадов не успел. Наставник Дэн подался чуть вперед, сжал шарик крепкими сухими пальцами.

— Назовите любое число — от одного до, скажем, пятидесяти.

***

— ...Можно и больше, — охотно согласился доктор Эшке. — Но это слишком долго, заскучаете. Итак?

— Три! — радостно выкрикнул знакомый голос, только что вещавший

об инопланетной бомбе.

Всего-то?

Рука дернулась, отправляя шарик прямиком в пол. Резко, в полную силу. Раз! Черный кругляш, словно набравшись сил, ракетой унесся к люстре.

Два! — в потолок, от люстры в полуметре.

Три! — в подставленную ладонь.

Аплодисментов не было. Толстяк-полицейский, поведя широкими плечами, выразил общее мнение.

— И только? Так и я смогу.

Подумал и предложил:

— Двенадцать!

Доктор Эшке вновь озлился, но тут же заставил себе забыть обо всем. Нет толстяка, и зрителей нет, и зала — и даже его самого, туди- недоучки. Есть черный мячик — и прозрачный многоугольник, кристалл о двенадцати гранях.

Много? Не слишком. Мчись, лента-мысль, соединяй грани! Иге, ля гё, сэн...[ 38]

— Не двигайтесь! — крикнул, ни на кого не глядя. — Попадет — больно будет!..

Про разбитый нос — память о первом дне знакомства с каучуковой ракетой — говорить не стал, дабы не пугать публику. Шарик попался весьма злого нрава.

В пол! Не прямо, а чуть-чуть наискось, чтобы над самой шляпой герра толстяка прошел. Потом — к двери, двумя метрами выше, а затем обратно, полицейскому мимо левого уха, да со свистом. Дернется — сам будет виноват!

Раз! Два!.. Четыре, пять... Восемь!..

Двенадцать!..

В ладоши ударили тут же, как только теплый каучук с силой врезался в руку. Морщиться нельзя, напротив, улыбнуться, поправить чуть съехавшие очки с простыми стеклами, капюшон мантии тоже выровнять...

— Шарик-то непростой! — констатировал кто-то. — С Подкаменной Тунгуски шарик!..

В ответ засмеялись, но как-то неуверенно. А вдруг и в самом деле?

Полицейский же, вежливость соблюдя, тоже похлопал, но о службе не забыл:

— Довольно, майне геррен, довольно! А вы, герр Эшке, извольте представление завершить и следовать за нами.

Филолог-германист, он же циркач и жуши туди, ответил не сразу. Двенадцать углов — не слишком много, а если вдвое?