Товарищ Гитлер. Книга 2. Повесить Черчилля!

— А, суки! Вот вам!

Длинная очередь МГ чуть качнула баркас — молоденький пулеметчик стрелял без пауз, выпустив длинную ленту на две сотни патронов. И тут же темнота моря взорвалась тысячью огоньков — стреляли со всех сторон, шальные пули свистели над головою, и капитан подумал, что от своего огня могут быть потери не меньше, чем от английских снарядов.

За какие-то секунды все спасшиеся англичане были безжалостно истреблены — солдаты мстили за пережитый страх, за своих погибших камараден.

И Майер, глядя на это, подумал, что, пожалуй, уцелело на море суденышек намного больше, чем успели потопить англичане, уж слишком много солдат стреляло, и с разных точек.

Наверное, там моряки и капитаны оказались столь же опытными, как у него, и предпочли укрыться в темноте. А это значило только одно — германская флотилия вторжения хотя и понесла серьезные потери, но не такие, чтобы побитыми собаками возвращаться обратно во французские порты.

— Не дрейф, зольдатен! — неожиданно громко выкрикнул старый морской волк, и все эсэсовцы повернулись на его голос. — Еще солнце не взойдет, как вы уже будете на английском берегу!

Гастингс

Выстрелы еще гремели на дальнем конце аэродрома, но уже спорадически — сопротивление англичан было полностью сломлено.

Островитяне не выдержали ожесточенного боя с тремя сотнями немецких солдат, приземлившихся с отчаянной храбростью на планерах прямо на взлетно-посадочную полосу.

Десант понес чудовищные потери от пулеметного огня охраны и был бы полностью уничтожен, но рота парашютистов вовремя поспела на помощь и оказалась той соломинкой, что сломала хребет верблюду!

Шмеллинг вытирал лоб рукавом комбинезона — бывшего чемпиона мира порядком трясло, когда он припоминал все перипетии ночного выброса и суматошного боя.

— Мерзавцы, какие подлецы!

Парашютисты понесли большие потери — свыше тридцати десантников погибло, вдвое большее число получило травмы и ранения. Причем большая часть пострадавших пришлась на высадку в широком поле, которая превратилась для парашютистов в кошмарную ловушку.

— Нет, ну какие мерзавцы!

Только изощренное английское коварство, с которым джентльмены истребляли туземцев в своих многочисленных колониях, могло прибегнуть к столь лютой подлости — утыкать все поле заостренными кольями, поваленными деревьями с обтесанными сучками, арматурой, напоминающей средневековые копья, и прочими пакостями. Да еще все щедро и плотно обмотать колючей проволокой и спиралью Бруно — противодесантное сооружение оказалось дьявольски эффективным.

Германским планеристам просто невероятно повезло, что они пошли в безумно дерзкую атаку, садясь прямо на взлетно-посадочную полосу. Иначе бы потери у них на этом поле для гольфа стали просто кошмарные, фанерные корпуса легких DFS-230 вместе с людьми были бы раздерганы в клочья.

Но и без посадки планеров выбывших из строя имелось с избытком — десятки парашютистов, наспех перевязанных товарищами, оглашали предутренние сумерки хриплыми стонами.

Несколько человек переломали кости — обычное и привычное дело при ночных выбросках, но большинство тех, кто приземлился прямо на середине поля и кому при этом жутко не повезло, имели чудовищные ранения, нанесенные этими мерзкими заготовками пытливого и подлого человеческого разума.

— Исчадья ада!

Шмеллинг только сейчас понял, как ему невероятно повезло, что он приземлился между деревьев. Иначе был бы нанизан всем своим крепким тренированным телом на острую острогу, как рыба в речке.

Жуткая смерть!

— Быстрее, парни!

Повинуясь выкрику лейтенанта, Макс до боли сцепил зубы и, преодолевая свинцовую усталость, поднялся на ноги.

Скоро предстоял бой — вряд ли англичане смирятся с потерей аэродрома, который открывал немцам воздушные ворота на проклятый остров, а потому нужно было спешно устраивать круговую оборону и убирать с взлетной полосы планеры, дабы с рассветом могли приземлиться надежные Ю-52.

И не только подвоз подкреплений являлся жизненно важным делом, не менее необходимо было вывезти десятки раненых и искалеченных солдат вместе с двумя взятыми Шмеллингом «языками». Ибо пленных озверевшие в доску от подлого коварства парашютисты брать не стали…

«Фельзеннест»

— Мой фюрер! — Тихий знакомый голос медленно вошел в разум, и Андрей чуть ли не застонал от разочарования. Ему снился сон из далекой той жизни, война в Афганистане, пыль, серпантин и этот фугас, что подбросил танк будто пушинку.

Та давняя война с первого дня пребывания в этом новом для него теле отпустила, а потому ее возвращение сюда стало для него неожиданным. И этот сон напугал, но голос полковника Шмундта вовремя вырвал его из зловещей пучины.

«Надо будет ему генерала дать. У мужика удивительное свойство приходить вовремя. — Андрей тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и мысль тут же понеслась дальше: — Ведь Шмундт прикрыл своим телом моего бесноватого визави при покушении Штрауфенберга 20 июля 1944 года и погиб. Решено — как только Черчилль выкинет белый флаг в Лондоне, я ему чин накину, пусть с золотым шитьем в петлицах походит. Тем паче он у меня стал, хм, специалистом по генералам. Как Иосиф Виссарионович любил приговаривать?! Кадры решают все!»

— Да, Шмундт, я уже проснулся.

Андрей тяжело встал с дивана, на котором прикорнул, откинувшись на спинку. Бросил быстрый взгляд на часы и вздохнул — он спал чуть больше часа. Еще утро не наступило. И сразу спросил, понимая, что главный адъютант по пустякам будить не станет.

— Срочное сообщение от фельдмаршала Геринга. Полчаса назад принята радиограмма от командира 2-й парашютно-десантной бригады полковника Ойгена Мандля. Аэродром у Гастингса захвачен в исправности. Командующий начал переброску на него посадочных батальонов 3-й бригады, что ждет в полной готовности в Булони. В благоприятном случае могут быть переброшены части егерей «Эдельвейса».

«Дело доброе. — Сон моментально схлынул, будто его и не бывало. — Еще бы — в первые же часы запросто захватить аэродром и раскрыть… Нет, какое там раскрыть, пинком вышибить „воздушные ворота“. Хотя с таким определением он погорячился, но „калиточка“ уже есть.

А сие весьма неплохо. Правда, с одной площадки проку немного, тех же горных егерей придется два дня перевозить, ибо слишком мало осталось транспортных „юнкерсов“.

Но тут главное добрый почин, а там и на других участках, глядишь, и дело тронется. Хотя надежды маловато, может, только на успех 1-й бригады у Фолкстоуна, ведь на западном направлении сброшены лишь отдельные батальоны…»

— Лед тронулся, господа присяжные заседатели…

— Что вы сказали, мой фюрер, прошу меня великодушно простить? Это на русском языке? Вы делаете поразительные успехи в изучении столь трудной речи!

— Не льстите мне, Шмундт, — Андрей пожал плечами. — Всего три месяца только. А это доказывает, что между германцами и славянами много общего. И главное, предки — легендарные готы!

— Да, мой фюрер! Вы правы!

Шмундт покладисто согласился, за это время, хоть и после коротких дискуссий и некоторого колебания, полковник воспринял новую точку зрения на национальный вопрос.

Более того, по собственной инициативе покопался в родословных германских генералов и, к своему великому удивлению, выяснил, что у доброй половины имеется в жилах славянская кровь, а десятая часть так вообще носит соответствующие фамилии, пусть и германизированные.

Да что там генералы вермахта — великий Гете имел своим дедом лужицкого серба. Это неожиданное открытие настолько потрясло главного адъютанта от ОКВ, что тот сразу и безоговорочно перешел на новые расовые позиции. Хорошо себя чувствовать наследником легендарной Гипербореи!

Впрочем, многие генералы и офицеры, увидев некоторый отход от расовой людоедской теории, в пику нацистам, охотно поддержали новые веяния, хотя и идущие от главкома люфтваффе.