Безопасно. Разумно. Добровольно (СИ)

- Савьел, сволочь…

- Мистер Эрвал объяснил мне всю ситуацию, связанную с медикаментами. Он тоже посчитал, как и Вы, что кома является прямым следствием от препаратов, блокирующих сабдроп, но это не так. Вашего супруга похитили вчерашней ночью. Думаю, объяснять зачем, нет причин, - я отчетливо чувствовал, как к лицу приливает кровь. – Обычно они используют блокатор второго уровня, который перекрывает действия предыдущих препаратов, чтобы сабмаиссив начал вести себя так, как нужно им и был более покладист, но в случае с Эйденом…

- Они… Они его?..

- Не буду лгать – да, но если мистер Кивелл очнется, то сомневаюсь, что вспомнит об этом. Его мозг отключился и тем самым предотвратил распад личности, который мог произойти осознай Эйден то, что происходит. Так что, возможно, именно кома спасла его от гибели. Сейчас у нас есть большой шанс вернуть его.

- Еще что-то? – я держался изо всех сил, так как было низко рыдать перед тем, кто видит тебя в первый раз, но, скорее всего, Кенджи видел подобные картины не раз.

- Эйден очень хорошо реагирует на лечение и борется. Риск смерти есть, но он совсем мал. Гипогликемическая кома не столь опасна, как диабетическая. Так же стоит предупредить, что когда Эйден очнется, у него могут быть церебральные нарушения, но большинство вполне излечимы, так что Вам остается только верить и ждать, остальное дело за нами и Вашим супругом. Сейчас он находится в четвертой стадии, но если Эйден впадет в глубокую кому, то риск смерти возрастет в несколько раз.

- Те… Кто это сделал с ним… Где они?

- Данный вопрос лучше адресовать полиции, я не располагаю подобными сведениями.

- Могу я?..

- Да, Вы можете побыть с ним и даже оставаться столько, сколько посчитаете нужным. Мистер Эрвал обо всем позаботился и оплатил полную медицинскую страховку на Вашего супруга от лица фирмы. Мы делаем и будем делать все возможное и зависящее от нас, и… Примите мои соболезнования.

В его палате было холодно, словно в холодильнике, а Эйден - кусок мяса, который должен содержаться при минусовой температуре, чтобы не испортиться. Мой бледный мальчик лежал на кровати и тихо дышал, словно какой-то взбесившийся художник превратил его в набивную куклу и подарил возможность жить. Возможность, но не саму жизнь. Я боялся дотронуться до него. Лишь одно касание, и он рассыплется. Хрупкий, белый, такой родной… И эта легкая улыбка на лице, как будто ничего не произошло, что с минуты на минуту он проснется, спросит почему он здесь и тут же потребует, чтобы я забрал его домой.

- Как ты? – Маброн кладёт ладонь мне на плечо, а я все боюсь подойти ближе к Эйдену.

- Сам как думаешь?

- Я один, парень, мне не понять, - и вновь в палате повисает тяжелое молчание, где тишину нарушает лишь противный писк приборов. – А он у тебя сильный. Кома наступила лишь в больнице.

- Как он вообще сюда попал? – складываю несложное уравнение и понимаю, что Эйдена вообще не должны были найти.

- Судороги. Думаю, он напугал их приступом эпилепсии, - вижу, Маброн знает побольше меня. – Они оставили его, а он боролся. Выбрался каким-то чудесным образом, выполз. Его нашли, стали звонить тебе, но ты был недоступен. Дальше уже был я.

- Это Савьел… Сука… Морда козлиная, - руки сами сжались в кулаки, а я уже готов был взорваться. – Ему всегда свербело до Эйдена. Старый хрыч всегда его хотел.

- Его там не было, можешь мне поверить, - так же спокойно ответил Маброн. – Его… Ты понял. Было около пяти утра, а хрыч пришел ко мне уже в шесть. Ты же знаешь, ему всегда неймётся обсудить свои гениальные идеи, особенно если это ранее утро. Он бы физически не успел.

- Почему ты его выгораживаешь?! – наконец, срываюсь и зачем-то бью кулаком по стене. – Что он такого сделал?!

- Все, Орайон, он сделал все. Когда я был в полном шоке, Савьел распорядился о лучшей палате, вызвал хорошего врача, попросил предоставить все анализы, и уже через пару часов мы знали что, как и почему. Теперь я придерживаюсь мнения, что «морда» просто влюблен в Эйдена, но мозгом он понимает – ничего не светит.

- Глупые предположения…

- Скажи, как думаешь – Савьел бы сделал хоть что-то подобное для тебя или меня? – внутренне, я понимал, что Маброн прав. Зажиточная морда ни гроша бы не отдала, случись что с его работниками, но для Эйдена он сделал все, что мог и даже больше. – Поговори с ним, - Маброн кивнул на больничную койку. – Говорят, они слышат.

А потом потянулись долгие дни, перерастающие в недели, где я все время проводил рядом с Эйденом в надежде увидеть, как он открывает глаза, но ничего не происходило. Мой мальчик был все так же неподвижен. Врачи ничего не обещали, лишь говорили, что надо ждать и пытались отправить меня домой, а когда не получалось, то просили хотя бы поесть. Я перестал разговаривать с ним где-то уже на пятый день. Нет, я не похоронил его заживо, просто мне было больше не о чем рассказать, а умолять его очнуться уже просто не было сил.

Все же один раз мне удалось взять себя в руки и съездить домой за некоторыми вещами для Эйдена. У моего маленького мальчика всегда, еще с тех самых пор, как мы встретились, сохла кожа на руках, локтях и икрах. Не знаю с чем это связано, но он каждый день по несколько раз натирал раздраженные участки кремом, и только тогда ему становилось легче. Врачи в голос твердили, что Эйден сейчас не чувствует боли, что даже уколы, которые в сознании воспринимаются человеком, как укус злобного насекомого, останутся для него незамеченными, однако я все равно натирал его кремом, зная, что когда Эйден очнется, он явно не простит мне такую оплошность.

На десятый день доктор Полш оповестил меня, что они вылечили Эйдена от диабета, что больше подобных вещей никогда с ним не повториться, но на мой вопрос о том, придет ли мой супруг в сознание, он корректно промолчал. Через 18 дней ко мне подошел главный врач больницы и спросил не хочу ли я отключить Эйдена от аппаратов и если нет, то сколько мне нужно еще времени, чтобы прийти к этому решению. Скорее всего, именно это стало критической точкой поведшее за собой объявления мной полной голодовки и отрицания того, что происходит. Я спал сидя уже больше двух недель, держа моего малыша за руку, чтобы быть рядом, когда он проснется. Я не мылся около десяти дней и, думаю, от меня несло хуже чем от бездомного на вокзале. Моя обычно смуглая кожа начала бледнеть, Маброн, который заходил каждый день, ужасался всем этим видом и просил хоть что-то сделать с собой, но его голос лишь обрывками доходил до сознания. На двадцать пятый день ко мне привели психолога, ради которого мне пришлось таки встать, чтобы выставить его за дверь, а на тридцатый день… На тридцатый день мне позвонили и сказали, что у меня есть пять дней, чтобы забрать нашего ребенка.

Я забыл о том, чего так долго ждал, к чему так сильно стремился, но ведь все это было ради Эйдена, ведь только он знал, что делать с ребенком, а я… Даже понятия не имею, чем его кормить, сколько он должен спать, как его одевать и пеленать. Я не знаю ничего. Каждый чертовый день Маброн минимум по три часа сидел рядом со мной и нудел на тему того, что я должен вернуться к жизни, что не надо отпускать надежду, но пора бы уже и двигаться вперед, но у него ничего не выходило. Моя апатия была сильнее, но как только он узнал о ребенке, о том, что мне нужно его забрать, у Маброна тут же появился козырь в рукаве.

- Слушай, возможно ты заедешь мне по морде за такие слова, но… Если Эйден не проснется, то этот ребенок единственное, что у тебя от него останется.

Весь месяц я крепко держался, проронил лишь пару скупых слез, но после услышанного моя защита разлетелась в щепки, и я разрыдался так, как никогда в жизни. Только тогда до меня дошло – Эйден действительно может не вернуться, уже прошло слишком много времени, а я все так же надеюсь и жду.