Рыданья

Звоню Юльке. Ясен перец, не берет трубку. Конечно, кто сказал, что телефон существует для того, чтобы отвечать на звонки? Звоню Гоське, бабок нет, одолжить не может. А Госька вообще что-нибудь кому-нибудь в жизни одолжила? Последняя надежда: Лукаш. Как я это ненавижу! Мой бывший парень, дебил. Сама не знаю, какой надо быть дурой, чтобы с ним ходить. Урод.

Нет, ясно, у него есть бабки, у него всегда есть бабки. Что-что, а бабки у него есть всегда. Он говорит, что о’кей, что может, что надо поговорить, обсудить детали. И начинает пургу всякую нести: а зачем мне деньги, а когда отдам, а почему так дорого? Я фигею. Я уже вижу эту дебильную слюнявую рожу. А он торжествует, торжествует, довольный. Но, блин, штаны важнее.

Только отошла от телефона, как отец наконец выполз из ванны и к телефону — позвонить понадобилось. С кем ты столько разговариваешь? Ты знаешь, сколько это стоит? Дождешься, что я в конце концов отключу телефон. Да пошел он! Когда-нибудь он меня так достанет, что я ему все выложу — он просто офигеет. Думает, я ничего не знаю о его врачихе. Козел, урод. Я еще этим займусь: или он даст мне бабла, или я выложу все матери, и тогда посмотрим.

Автобус. Терпеть не могу ездить на тусу автобусом. Могла бы попросить Лукаша заехать за мной, но лучше уж вонючий автобус, чем его дурацкая тачка. Столько бы всего пришлось выслушать: не ешь, только ничего не ешь и не пей, я вчера чистил обивку, — блевать хочется. А о том, чтобы предок одолжил мне свой драндулет, нечего и думать. Я получила права, и что? На фига я сдавала на права?

В автобусе одни и те же морды. Весь район куда-то эвакуируется. Мудаки из девятого класса, пара знакомых и куча каких-то бритых наголо горилл. Терпеть не могу хамства. Зачем эти кретины ходят на тусовки? Есть же парни, которые ходят на футбол, но при этом нормальные, не то что эти уроды с битами. Я когда вижу такого кретина с шарфом на шее, убила бы. Отстой.

Лучше всех — моя бабушка, вот она отвязная. Сказала, что перекрасит волосы в оранжевый цвет, потому что видеть не может свою седую голову, серьезно. Она постоянно разговаривает сама с собой, но я все равно ее люблю. Она всем хочет помочь: кошкам, собакам, даже наркоманам. Дает деньги Каське Шелинской. Кася быстро скатилась: год — и уже попрошайничает у магазина. Надо будет заехать к бабуле в воскресенье и спросить, можно ли к ней переехать? А что: предки меня ненавидят, и меня от них воротит. Все будут счастливы.

В доме стало тесно. После того, что было на мой день рождения, покоя мне не дают, постоянно цепляются. Нет, ну откуда я могла знать, что они такие идиоты? Скоты, настоящие скоты. Ковер сжечь — это явный перебор. Я понимаю, я, правда, все понимаю, но чтобы выбрасывать цветы с балкона и жечь ковры, этого я уже не догоняю. Дружбаны, называется!

Так вот что было дальше в ту чертову субботу. Я выхожу из автобуса и захожу в эту дыру. Музыка, атмосферка, духотища, и первая, кого я вижу, — Моника, ну та, которая траву продает. Не то чтобы мне хотелось курнуть, я не тащусь от этого говна, но уж так мне было назначено. Она прицепилась, чтоб я купила косяк. Я ей объясняю, что не хочу, не могу, не люблю и что я спешу. Она мне на это, что у нее сегодня для меня суперскидка на супертраву. Семьдесят процентов, пятьдесят процентов, тридцать процентов. Я молчу, потому что у меня нет бабок, да и не хочу я никакой сраной травы. И тогда она меня сделала: фирма ставит, на, — дала косяк и ушла.

Судьба: если что-то должно случиться, обязательно случится. Блин, судьба, ничего больше. Против нее не попрешь. Когда-то я пошла больная на тусу. Не могла пить, даже нюхать, антибиотики, понятное дело. Камила прицепилась, просто прицепилась. Что у ее сестры, мол, девичник, и я должна выпить, иначе у ее сестры будет жизнь — говно. Один стопарик, другой, и больше я ничего не помню. Отключилась.

Вчера было то же самое. Я, правда, не хотела курить, не хотела. Держу в руке косяк и не знаю, что с ним делать. Пришла в эту чертову дыру только для того, чтобы поставить Лукаша на бабки и свалить домой. Не люблю я траву, меня она вообще не берет. Народ прикалывается, смеется, а мне по фигу. А еще мы с Аськой договорились, что гульнем через неделю.

Стою, значит, я и думаю: а, фиг с ним, покурю. Затягиваюсь раз, другой, чувствую: что-то не то. Кто-то ломится в дверь, а я дальше затягиваюсь. Чувствую, торкает: пошло в ноги, руки, даже в волосы. Глаза в разные стороны, и я уже понимаю: будет не круто, а супер круто. О’кей, выхожу из туалета. Как будто все в норме, но я-то понимаю, что все не так, как было десять минут назад.

Ко мне подходит Моника, улыбается и спрашивает: ну как? Сука, знает же как, но я не подаю виду и говорю: о’кей. О’кей? Охуительно! Беру какое-то пиво, сажусь и жду. Что-то сейчас будет, щас начнется.

Смотрю, ну вот, я же говорила, судьба: Юлька и Госька. Эти две овцы денег дать взаймы не могут, а на тусу пришли. Я им все выложу, я им скажу пару слов. Подсела к ним, тихо базарим. Госька в шоке оттого, что Яцек вроде пошел с кем-то драться. Яцек, драться? О чем они вообще? Но типа дело серьезное, вроде был здесь какой-то урод, выёживался за соседним столом, и Яцек пошел с ним разбираться.

Яцек, ну, просто вилы. Метр с кепкой. Хапнул химии немного, стал похож на человека, вот крыша и съехала. Даже мне достаточно пальцем его ткнуть, чтоб он с ног свалился, но я молчу. Эти мои корефанки вообще не секут в мужиках. Юлька ходит с каким-то педиком, а Госька с лилипутом.

Гося немного напоминает мне мою бабулю, всем рвется помочь. Боже мой, как моя бабушка любила дедушку. А сейчас просто сдвинулась по его поводу. Только и говорит о каких-то черных надгробьях и деревьях, о том, что у нее скоро будут большие бабки и она все устроит как надо. Две недели назад я везла с ней через весь город какие-то сорняки. Лиственницы, сосны, хрень какую-то. Автобусом, трамваем, на садовый участок, а потом она с кем-то, кто в этом разбирается, посадит их на могиле деда. Отпад.

Тут пришел Яцек с тем самым малым. Разговаривают так, будто все выяснили и типа все о’кей. Не понимаю я этих мужиков. Пошли гаситься, а возвращаются, как лучшие кореша. Тогда на фига эта комедия? На фига?

Малого того звали Зенон. Нет, честное слово: Зенон, я не прикалываюсь. Я тоже не поверила, но он показал мне паспорт. Зенон, без дураков, Зенон. Но оказался ничего такой, прикольный. Я его уже видела несколько раз. Он меня тоже знает. Говорит, что когда-то жил в нашем районе, но переехал с родителями.

А Зенон-то — не тупой оказался. Делать было нечего, и мы немного потрепались. Он был в Лондоне на каникулах и говорит, что как получит аттестат, поедет туда учиться. Язык у него подвешен — мама дорогая, и тебе про массовую продукцию, и про интернет-продажи, про международные стандарты, и фиг знает чего еще, но танцует — труба.

У нас нельзя сделать карьеру, это факт. Я, например, отлично танцую, и что? Если б не отец, я бы в этом направлении могла что-то сделать. Но он уперся, что я должна стать пианисткой. Пианистка — хуже ничего не мог придумать. Таскал меня в школу шесть лет, пока не спекся. Я ему говорила, что у меня способности к танцам, но он и слушать не хотел. Вбил себе в голову, что у него был слух, и значит, у меня, как его ребенка, тоже должен быть. Очень умно.

Было круто. Косяк меня расслабил по полной, и я начала отрываться. Все меня смешило, абсолютно все. Зенон поймал волну. Сам был трезвый, но бесился со мной на равных. Нас прикалывало все: бармен, дебильная музыка, стаканы, люди. Я была в ударе.

Ну и тут нарисовался Лукаш. Я совсем забыла об этом чучеле, о бабках и обо всем говне. Мне было классно, и я чувствовала, что может быть еще круче. Он подсел и давай нудить: что поставил машину на газоне, что ее могут забрать, что он торопится, и если у меня к нему дело, чтобы я быстрей говорила. А на хрен мне все это сдалось, иди ты на фиг.

Но Лукаш есть Лукаш. Если что-то себе вобьет в голо-ву, труба. А я не люблю таких упертых. Сразу видно, у человека с головой проблемы. Не говорит прямо, что ему надо, а только несет часами всякую хрень. Подошел еще раз, сказал, что идет в бар, и если у меня к нему дело, он еще минуту ждет, а потом отчаливает. Ну и ушел.