Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)

- А вы, Иосиф, не ревнуйте. Да, мне этот вариант оказался более выгоден, у нас с товарищем Лениным совпадают взгляды, да и Луначарский оказался очень даже “за”: он давно не видел мадам Крупскую… А Каменев и Зиновьев – два сапога пара, оба, как вы изволили сегодня убедиться, особым умом не блещут, зачем говорить о них, если меня интересуете вы…

- Я?

- Да, вы, товарищ Сталин. Ваши статьи и ваша личность меня заинтересовали… Хм, Ильич о вас по-другому отзывался, вы не тень, ваши действия – возможно, но ваши слова говорят об обратном.

- Тень? Я не понимаю, что вы хотите сказать этим, – Коба вновь изобразил слабое недоумение, хотя в его понимании слова Троцкого значились как вызов.

- Да вы не тень, вам удобнее ей быть, какая выгодная позиция… При этом, вы так каверзно обходитесь с товарищами по рангу… Загадочный вы человек… – вслух рассуждал Троцкий, не сводя глаз с Кобы.

- Возникает такое чувство, будто бы говорите обо мне как о предмете…

Но Троцкий проигнорировал фразу Кобы и продолжал рассуждать.

- Я не ошибаюсь, но меня поражает, как обычный грузин из Гори без образования мог достичь такого достаточно высокого поста в партии, работая при Ленине… Вы ведь даже не дворянин.

Коба помрачнел. Он не понимал: правда ли восхищается им Троцкий или таким наглым изощренным образом унижает. Судя по тому, что Лев не ответил на вопрос Кобы, а их диалог плавно перешёл на красноречивый монолог, побеждало второе.

- Я смотрю на вас и думаю: как это у вас получается так скверно и прямолинейно говорить о людях, при этом оставаться среди них авторитетным несломленным человеком и ещё чего-то добиваться. Двуличный вы человек, однако, – решил парировать Коба. Но Троцкий не был смущен таким вопросом, возможно, он просто не считал Кобу за человека, а возможно, ему часто задавали такой вопрос.

- Обществу, как и человеку в отдельности, свойственно заблуждение. Каждый считает, что мир, соответственно и люди должны крутиться вокруг него, то есть, всё делать, как он хочет... «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя, мы все глядим в Наполеоны»… Элементарная психология – всё по Фрейду. И знаете, в чём наш с вами плюс? Мы не зависим от общественного мнения, делаем то, что нам нравиться, так, как считаем нужным мы сами! В этом наша уникальность. А если мы начнём что-то менять, угождая для всех и каждого, то потеряется первоначальная идея вашего замысла, душа станет ущербной, потеряешь веру в свои силы, критики будет ещё больше, а никакой благодарности за потраченные силы и время не будет. И чем такой вариант лучше? Пока мы что-то делаем от сердца, не по чужому повелению, а по собственному хотению, тогда не зря мы живём, тогда наш труд приобретает блеск своеобразия и неповторимости. И пусть говорят, что хотят. Это их право, и критика никогда не помешает, но вы своей душой будете оправданы, сердце будет спокойно, а голова – чиста. Вот в чём моя тайна.

Коба задумался на мгновение. Ход мыслей Троцкого был как никогда близок ходу собственных рассуждений.

- Интересные мысли, видимо, ваша тайна вам помогает, только в чём наше отличие? Странно только вы сейчас говорите это мне, а не вашим соратникам и товарищам...

Но Троцкий снова, словно не услышал последние слова Кобы.

-Скажите, Иосиф, отчего же вы, если согласны со мной, всё повторяете за Лениным? Почему вы пишите так, как хочет он? Вот и ответ на ваш вопрос: почему я более успешен, а вы, всё-таки, всего лишь тень! Ваши слова не совпадают с действиями, это скверно. Но вы верите в свои слова… а это неплохо.

- За меня, Лев Давидович, можете не волноваться: я всегда верен своим словам и принципам, не то, что вы.

Более Троцкий не мог сохранять такое же спокойствие и равнодушие в голосе, как у Кобы. Он властно остановил его рукой, коснувшись плеча Кобы.

- Как же вы не поймёте, что вокруг одного Ленина земля не крутится. Я разве сложно выражаюсь? Всегда нужно делать в выгоду самому себе… или вам выгодно изображать его тень?

- Не суйте нос, куда не надо… – холодно, но настойчиво процедил Коба.

- Значит, я прав! Забавно смотреть на вас со стороны: словно преданный щенок с Вождём, и словно волк в стае Каменева и Зиновьева… хотя, какая это стая…обыкновенное стадо. Любому стаду нужен пастух.

- Мне нисколько не странно видеть такую недооценённость с вашей стороны. Где вы, а где я…

- Согласен, но… я вижу вас насквозь, Коба! Вождь Коба… совсем не звучит. Вы можете желать им стать, даже пытаться, но у тебя никогда не получиться выбраться из его тени… а твоей малой свитой навсегда останутся Лев и Григорий. Ох, уж эти двое… С ними разговаривать на подобную тему бесполезно, они ничего не поймут. Знаешь, почему Ильич им доверяет больше? О, я вижу гнев несправедливости в твоих глазах… В них есть эти амбиции, он их давно знает и… дураками легче управлять. Шутке всего лишь минутка, а они буквально всё переводят на смех. Я считаю, для политика это непозволительно, нужно серьёзно относиться делу, это далеко не шутки. А ты, ты ещё хуже: всего лишь тень, не имеющая своего мнения!

Коба кипел изнутри, но снаружи был холоден, словно его никак не затронули слова Троцкого.

- Я верен Владимиру Ильичу, я пойду за ним до конца, не брошу его и партию и не перейду к конкурентам, просто потому, что мне так удобно! Уже поздно, мне нужно готовить текст для печати.

- Уже уходите… что же, ваше право. Только запомните мои слова: Ленин не вечен, а что будет с вами, когда его не станет? Исчезает человек, исчезает тень. Но вам это не понять, не сейчас, особенно когда настроен писать оду в честь своего героя… Ещё увидимся, Иосиф…

РФ. Москва. 2017 г.

- Серьёзный у них был день… слушай, и после этого они ещё как-то друг с другом могли работать?

Миша дочитывал третью книгу, но глаза его уже закрывались. На электронных часах на кофейном столике уже пиликало 23:00.

- Я думала, что ты ничего не поймёшь, а, оказывается, в тебе кроются задатки философа?

- Я ничего и не понял, но суть и ежику понятна: они друг друга ненавидят. Мне даже показалось, что Троцкий хочет переманить его на свою сторону, не знаю...расположить к себе, что ли. “Но тауварищ Троцкий саусем не панимает, на каво наехаль”.

- Заткнись. По ушам режет. Может, ты и прав... Ещё пока рано говорить об этом, только июнь месяц.

- Июнь… как уже надоела эта зима, везёт им, у них лето…

- Не отвлекайся, уже март через несколько дней. Итак, что ты узнал?

- Я… я ничего не понял из речей ни… не помню, как там его, ни Ленина. Запомнил только про партию… вроде…

- Но есть такая партия на свете, что, взявши власть, её уж не отдаст: пусть мало нас, но мы — эпохи дети: Мы не упустим этот звёздный час! – торжественно произнесла Виктория.

- Да, да… А сколько вообще этот съезд длился?

- Двадцать один день.

После этой цифры у Миши закружилась голова.

- И мне надо будет прочитать каждый?

- А смысл? Ты всё равно ничего не поймёшь, к оружию это не имеет никакого малейшего отношения. Не стоит тратить время даром, и так много времени потрачено. Я думаю, ещё несколько дней разберешь, и на июне покончим. Вообще каверзный и гадкий месяц.

- Прямо как твоя крыса.

- Ни слова о Шелдоне, а теперь спать! Завтра разбужу ровно в шесть.

- Шелдон? А как же твой хвалёный патриотизм?

- Мне надо было его Иваном назвать, что ли? Патриотизм не в этом заключается. Завтра продолжишь от 6 июня… и… твой сок на кухне, если что.

Миша так и не решился спросить у Виктории а запертой комнате. Во-первых, она спросит, какое его дело, и во-вторых, узнает, что тот топтался по её квартире и чего доброго запрёт его навеки в подвале штаба. «Как говориться: меньше знаешь, крепче спишь», – подумал юноша и вскоре крепко уснул.

Шёл четвёртый день Всероссийского Съезда в Петрограде. Погода была не лётная: предгрозовая, ветреная, небо было застелено серыми облаками так, что лучи солнца не проглядывали вовсе. «Архиотвратительное ненастье», – при любой возможности повторял Ильич. Кобе тоже совсем не нравилась такая погода: ему, как южному человеку не хватало солнечного тепла, но он уже успел привыкнуть к суровому климату России и даже по-своему полюбить его. Время текло быстро, а на собрании являлось всё меньше людей. Причиной этому было или погодная хандра или похмелье, которой в основном подвергались меньшевики, особенно после третьего дня съезда, когда Временное правительство сделало лёгкий намёк на то, что очень внимательно рассмотрят их резолюцию. Церетели до сих пор ходил со злым и хмурым настроением, огрызался на любые вопросы, как со стороны конкурентов, так и со стороны своих коллег. Керенский был спокоен, лишь его взгляд быстро бегал от одной части зала к другой.