В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Давай попробуем выжить. Ты и я.

Саске внезапно улыбнулся в ответ.

К черту дождь, к черту миссию, к черту Хокаге.

К черту все запреты.

***

Фугаку важно и медленно прошелся по хрустящему под ногами песку, внимательно разглядывая темными глазами, как работают мечами два человека — один из шиноби деревни и бывший самурай, охранник самого феодала. Последний ловко атаковал тонким острым мечом, крепким как сталь, неоднократно оставляя косые прорези на одежде воина Конохи. Оба с криками бросались друг на друга, горя желанием проверить, чья сила возьмет; этот самурай был известен за пределами многих деревень и слыл едва ли не самым искусным мастером в своем деле.

Солнце скрылось за домами, заливая площадку боя серо-розовыми закатными тенями. Земля еще была влажной и скользкой от дождя, но песок, насыпанный под ноги, не давал бойцам измазаться и поскользнуться.

— Этот человек отличный боец, редкий мастер. Смотри, какие у него отточенные движения, видно, что он был в десятках сражений, — Фугаку указал пальцем на самурая. — Не хочешь проверить свои силы с настоящим противником, а не с теми детьми, с которыми ты имеешь дело? — Фугаку встал рядом со старшим сыном, но в этот раз уже придирчиво оглядывая воинов: какими бы они ни выглядели, Итачи, как и его младший брат, в глазах своего отца всегда был на порядок выше всех.

— Вы ведь настаиваете, отец?

— Именно, покажи ему, на что способен мой сын, — глаза Фугаку сверкнули не то гордостью, не то упрямством.

Итачи, на чьем теле сидело белое льняное косодэ и черные хакама, отточенным годами взглядом со вниманием и любопытством следил за движениями самурая. Если его называли самым сильным бойцом, если его слава так велика, если этот коноховец, уже упавший на землю, в изнеможении вдыхая воздух, так позорно проиграл — стало быть, тут нечего делать. Деревня слабаков, клан надутых индюков, гордецов, у которых одно оружие — собственная бравада. Единственную настоящую силу Итачи видел только в себе — он не признавал в этих словах отголоски эгоизма и большего самолюбия — и в младшем брате. Не отряд АНБУ, охранявший Хокаге, не самураи феодала, а только его родной брат был признан им сильнейшим и достойнейшим воином в деревне.

Саске всегда хотел стать таким, как его брат. Но в итоге детское желание переросло в желание стать лучше, чем Итачи — стать собой.

— Давай, Итачи! — крикнул кто-то из обывателей; узнав в старшем сыне Фугаку свою гордость, толпа воодушевленно подхватила возглас, и Итачи, очнувшись от своих мыслей, зорким и серьезным взглядом быстро оценил обстановку.

Бойцу из Конохи перевязывали прокипяченными тряпками множественные косые раны, самурай стоял посреди двора, сжимая свой меч и гордо оглядываясь по сторонам с насмешкой в глазах.

Фугаку твердо вложил в руку сына катану, поджимая губы.

— Не смей втоптать в грязь нашу честь, Итачи.

Итачи вышел на середину площадки, легко и изящно, восхитительно ненавязчиво обхватывая пальцами оружие. На этот раз не будет кунаев, рукопашного боя, сюрикенов. Только противник и только катана. Гениальность против мнимой силы. Глаза Итачи вспыхнули: отличная возможность проверить, чего ты стоишь.

Противники не стали по старой традиции представляться друг другу. Сразу, взмахнув оружием, кинулись вперед. Правила просты: драться сквозь раны до изнеможения.

Итачи, выбрасывая руку, легко и ловко пресекал атаки противника, то уворачиваясь, то отбрасывая вражеский клинок катаной, то меняя позицию на поле боя. Самурай двигался плавно, как кошка, готовый в любую секунду атаковать, но Итачи был спокоен. Вокруг него все стихли: вся деревня, не только клан Учиха, сбежалась посмотреть, как человек, которого боялись и уважали, будет защищать честь Конохи.

Взмах катаной — самурай отскочил с широко раскрытыми глазами и, как будто не веря в произошедшее, дотронулся до плеча: косая рана.

Бой неожиданно затянулся. Самурая начала одолевать тяжелая усталость; он, видя быстроту движений Итачи, видя его ловкость и силу, терял и терпение, и хладнокровие, и спокойствие. Итачи же начал раздражать затянувшийся бесполезный бой, затеянный отцом для потехи собственного самолюбия. Ему нанесли одно ранение в плечо, неглубокой, но длинный разрез, а самурай то и дело получал новые косые раны.

Внезапно Итачи понял, что ему надоело. Это было ниже него, слишком ничтожно, слишком глупо и недостойно человека. Поэтому он резко и неожиданно, выскочив из-за спины, одним ударом обездвижил противника, сбивая его с толку оглушительным нападением, а вторым взмахом повалил на землю, оглашая двор чужим хриплым стоном.

Зрители застыли.

Клинок катаны вонзился со спины, но намеренно прошел ниже критической точки. Итачи не нужна была смерть, еще одна смерть из тысяч других. Встав над поверженным врагом, он вытащил из его груди меч, покрытый пленкой алой крови. Одна капля медленно стекала вниз, сорвалась с острого лезвия и упала на сбитый и стоптанный песок, впитываясь в него и оставаясь на нем крупным плоским пятном вишневого цвета. Самурай корчился, стискивая зубы, кусая свои губы, чтобы не застонать. Итачи лишь воткнул катану рядом с его головой и выпрямился, смотря на врага сверху вниз:

— Это все?

Жители деревни и клана с уважением в глазах расступились перед Итачи, никто не произнес ни слова. Все были ошеломлены, напуганы, восторженны, и тут же как по сигналу прошелся гул радостных криков, какие-то мужчины басом выкрикнули имя Итачи с неподдельной звенящей гордостью в голосе. После этого толпа зашевелилась, ожила, ухнула и заликовала с криком: «Знай Коноху!».

Итачи видел действительно неподдельную гордость, восхищение, восторг на лице отца, но почему-то это снова, который раз оставило в душе чувство отрешенности. Он уходил вглубь толпы, он слышал, как Фугаку следует за ним, не спеша, важно, чинно, как глава клана, показавшего еще раз, какой силой владеет. Но на лицах людей, сияющих восторгом, Итачи видел слабый, но колкий налет страха. Страха перед силой. Перед его силой. В глазах каждого он видел не свое отражение, а восхищение мастерским убийцей, но не человеком.

Итачи каждый день вынужден надевать маску, становиться кем-то другим, но не собой, безжалостно проливать кровь, не понимая смысла всего этого - да, смысла не было никогда, Итачи только недавно это понял. Но даже если бы он захотел все бросить, сейчас уже было поздно: слишком крепко пристала к нему немая маска холодного лица, жестокой руки, хладнокровного ума и острого взгляда. В пучине, где в итоге всего наедине с собой оставалось только сходить с ума от лихорадочной мысли: «Кто я? Человек ли? Шиноби ли?», нет возможности скинуть маску, обнажить себя.

Перед кем?

Кто поймет? Кто скажет, что это правильно?

Идеальное спасение, лучшее спасение, когда находишь в себе что-то другое, не увиденное раньше, — Саске.

С ним не страшно быть иногда, очень редко чуть-чуть откровенным. С самим собой не страшно поделиться некоторыми чувствами, чтобы потом надеть маску убийцы с той мыслью, что после этого всего душу ждет отдых и упокоение.

Наконец, отец и сын вышли из шумной и тесной толпы, которая все кричала позади, только уже обращая внимание на поверженного самурая. Бесславное поражение было позором собственной чести. А позор можно загладить только самоубийством.

— Я горд тобой, Итачи, — Фугаку тем временем, засунув руки в широкие рукава кимоно, чинно, высоко подняв голову, шел с сыном, радостно прожигая его своим одобряющим взглядом. Итачи же не смотрел на него, равнодушно вперяя глаза вдаль, невольно нахмурившись.

— Ты сделал то, что и следовало ожидать от моего сына и наследника Учиха. Ты еще раз доказал, на что может быть способен наш клан.

Итачи внезапно с неподдельной злостью взглянул на отца, замедляя шаг.

— Я сделал это для деревни.

— Конечно, для Скрытого Листа, но раз ты Учиха, следовательно, в первую очередь для клана.

Итачи внезапно усмехнулся, чего практически никогда не позволял себе, лишь с братом, и то, когда был в плохом расположении духа. Холодно и даже с издевкой в тоне, а потом внезапно снова нахмурился, поджимая бледные губы. Взгляд темных глаз прожигал отца и окатывал его неожиданными злостью и агрессией, вместе с немым предупреждением. Фугаку невольно смутился взгляда сына: в нем было что-то властное и нетерпящее возражений.