Не могу больше (СИ)

========== Глава 1 Боль ==========

Он выстрадал его смерть, без сожаления отдав этому страданию всего себя. Но оказалось, в дотла сожженной душе ещё оставалась та едва ощутимая точка, с которой можно было начать новый отсчет, которую с огромным трудом, но все-таки можно было назвать источником возрождения. Всё это страшное время она была, и сейчас неожиданно вернула Джона Ватсона к жизни, помогла ему научиться снова делать простые вещи: жить, дышать, улыбаться и даже любить.

Боль не ушла, она просто стала привычной, и с ней уже можно было смириться.

Итак, Джон выстрадал его смерть.

Как пережить его возвращение, он не знал…

*

Чтобы как-то держаться, необходимо было полностью всё изменить. Так он и сделал.

Покинул навсегда Бейкер-стрит, ушел из хирургии и оборвал все привычные связи, прекратив общение со всеми из прошлой жизни. Легче ему, конечно, не стало, но всё-таки это было движение.

Единственным человеком, которого Джон не смог оставить совсем, была миссис Хадсон. Джон приходил на Бейкер-стрит с неизменной регулярностью — один раз в месяц. В теплой, уютной кухне они пили чай и никогда не говорили о Шерлоке. Наверх Джон не поднялся ни разу, даже в сторону покинутой ими квартиры ни разу не посмотрел. Он возвращался домой больным, и долго потом его беспощадно грызла тоска, душила бессонница, и боль сжимала сердце так сильно, что невозможно было дышать.

В такие дни ему все чаще вспоминалась война. Как оказалось, там всё было понятно и просто, и, как это ни парадоксально, был хоть какой-то смысл. Теперь Джон воевал со своею памятью, и бороться с воспоминаниями оказалось намного сложнее.

Как странно и страшно жизнь расставляет всё по своим местам! Был Шерлок, был совершенно несносен, невыносим в своей спеси, надоедал суетой, раздражал неуёмностью, и Ватсону частенько хотелось не видеть его и не слышать, отдохнуть от него хотя бы неделю.

И вот его нет.

И оказалось, что только он и был нужен. Что с этим делать, Джон не знал.

Самыми страшными и долгими были в то время его вечера.

Днём ещё можно было как-то держаться. Ночью спасало снотворное. Но вечер накрывал таким душевным уныньем, хоть вой. Надо было идти домой, а дома у Ватсона не было. Вернее, он был, но туда ему было нельзя, там бы Джон точно не выжил. То место, где теперь ему приходилось существовать, он называл именно так — Место. Другого Дома у Джона Ватсона быть уже не могло.

Просыпался он всегда одинаково. С трудом выплывал из мутных, обезличенных снотворным видений, и вновь и вновь произносил: «Шерлок». Так начинался день. С личной молитвы.

Полгода он просто ждал неизвестно чего. Потом он стал ждать и надеяться. Только надеяться было сложнее. Когда надежда ушла, ничего не осталось. Идеальная, звенящая пустота.

Лишь однажды он позволил себе сорваться: неожиданно для самого себя практически разгромил Место, сметая всё на своём пути, метался, как запертый в клетке зверь и орал до хрипов в горле: «Вернись! Вернись, чёрт бы тебя побрал!»

Потом наступила апатия и длилась неделю. Неделя полного небытия. Потом вернулась привычная уже боль, которой он даже обрадовался.

Спасала рутина.

Проснуться в гнетущей тоске — «Шерлок!», выпить черный несладкий кофе, покинуть Место и уйти на работу; провести монотонный день, отстрадать бесконечный вечер, выпить снотворное - всё. Дни походили один на другой, но, как ни странно, именно это не позволяло Джону ещё раз сорваться. Он цеплялся за эту рутину из последних сил и страшно боялся даже незначительных перемен.

Самой ужасной в то время была мысль о том, что Шерлок умирал больно. Джон молил Бога, чтобы Шерлок умер мгновенно, не поняв, что умирает. Но сам в это не верил. Шерлок падал и знал, что умрёт. Об этом Джон думал всегда, изводя себя день за днём.

Один только раз он не выдержал и пришёл туда, где лежал окровавленный друг. Этого раза ему хватило. Оказалось, Джон в мельчайших подробностях помнит каждый миг того страшного дня, каждый звук. Особенно звук удара.

Почему он так отчетливо слышал удар? Ему показалось тогда, что Земля содрогнулась.

Очень хотелось бежать, но Джон неспешно развернулся, с трудом переставляя отяжелевшие ноги, и поклялся никогда больше не приходить сюда, хотя его мучительно тянуло на это страшное место.

Он никогда не предполагал, что можно так адски скучать. Нестерпимо, отчаянно, задыхаясь от бессилия что-либо изменить и исправить. Просто услышать голос. Это так просто. И так недостижимо.

Время от времени звонил Лестрейд. Инспектор переживал гибель Шерлока неожиданно тяжело, уходя в длительные, отупляющие запои, во время которых изводил Джона звонками: молчал, надрывно вздыхал или говорил всегда неизменное: «Джон, как же так?» Рвал сердце на части.

Джон перестал отвечать на звонки.

У кого ещё его смерть вырвала кусочек сердца?

Джон мог только догадываться.

Он честно пытался выжить. Держался из последних сил.

Когда в привычной лондонской суете, в гуще безликих теней вдруг чётко мелькнул знакомый стремительный силуэт, Джон замер и долго стоял, со всех сторон обтекаемый спешащей, задевающей его плечами толпой. Это был последний предел. Дальше терпеть уже невозможно.

Туго натянутая струна тонко звенела, готовая оборваться.

Но не оборвалась.

========== Глава 2 Мэри ==========

Она была невероятно тёплой, его хрупкая Мэри. Настолько тёплой, что при первой же встрече Джону захотелось вдруг рассказать ей о том, о чем он ни с кем и никогда больше не говорил. Как будто прорвалась плотина, и его давняя боль ринулась неудержимым потоком.

Он говорил, захлёбываясь словами, перебивая себя самого, торопясь, словно боялся, что у него не хватит сил продолжить, и он не скажет самого главного. Всё было важно, и не хватило бы жизни, чтобы обо всём рассказать.

С каждым словом становилось легче. Вырвавшаяся на свободу боль уже не обжигала, не кромсала кроваво душу. Она просто изливалась из Джона и становилась слабее. Мэри слушала, понимала, и это решило всё.

*

Как и все судьбоносные встречи, их встреча произошла неожиданно.

Джон всегда ненавидел лондонское метро. После гибели Шерлока оно его стало пугать. Душная толчея, чужие тела и запахи, гул проходящих поездов вызывали в нем раздражение и нервозность.

Но в этот раз его вдруг туда потянуло.

Он стоял посреди снующей толпы, не зная, что он здесь делает. И вдруг кто-то больно наступил ему на ногу, мгновенно вызвав неуправляемое желание убивать.

Девушка испуганно извинилась, потрясённая яростью его взгляда. Джону стало невыносимо стыдно и отчего-то весело. Огромные глаза смотрели на него настороженно, с легкой долей заинтересованности, и он улыбнулся впервые за долгое время. Улыбка на собственном лице показалось Джону такой неуместной, что он невольно провел ладонью по колючим от вечерней щетины щекам. Ощущение было забытым и непривычным.

Девушка не уходила, удивлённо рассматривая странного, но очень привлекательного мужчину с измученными глазами. Он производил впечатление человека, сокрушенного страшным, незабываемым горем, и она, неожиданно для себя, спросила: — У вас что-то случилось?

Этот простой вопрос вызвал в Джоне тот самый безудержный поток излияний. Вечер они провели вместе.

*

Впервые рядом с Мэри Джон вдруг вспомнил, как давно в его жизни не было секса. Она не относилась к той категории женщин, при одном только взгляде на которых вдруг возникает нещадная ломота в паху, и по позвоночнику мчатся огненные потоки. Джон вдруг подумал, что, пожалуй, в его жизни никогда не было подобных страстей. Желание возникало, сильное, страстное, но безумным назвать его было трудно, и он впервые об этом задумался.

Мэри казалась милой, естественной, и Джону очень захотелось её поцеловать. Он потянулся к ней не столько телом, сколько душой. Их первый поцелуй вместо предвкушаемого огня наполнил его тем долгожданным покоем, на который Джон уже не надеялся.