Притчи, приносящие здоровье и счастье

– Вот что, бабка, давай-ка, красавица, еще попробуем водичку эту твою синюю дать ну, скажем, вот этому петуху с острыми шпорами и кривым клювом.

Сказано – сделано. Только вот уж больно клюв у этого петуха остер – как же дать ему попить синюю жидкость с ладони-то? Неожиданную для себя смекалку едва ли не впервые в жизни проявил тут ленивый Игнат:

– Ты, это, – сказал он Бабе-яге, – возьми-ка вон лист лопуха сорви возле забора, да туда плесни из флакончика. Пусть петух оттуда себе сколько ему угодно клюет водицу, а? Так-то оно лучше будет небось, чем руку под клюв кривой подставлять.

Подивилась Баба-яга словам этим мудрым да и сделала так, как Игнат предложил: пошла к забору, сорвала лист лопуха, потом только открыла флакончик и синей жидкости самую малость вылила на лопух. А после этого понесла лопух очень аккуратно к петуху, для чего-то пробуждая в нем детскую память звуками «цыпа-цыпа». Петух сначала не обращал внимания на Бабу-ягу, но потом заинтересовался и стал боком, как водится часто меж птицами, глаза которых смотрят не прямо, а в стороны, поглядывать на лист лопуха. Теперь уже выхода у любопытного петуха не было: или бежать с позором от приближающейся с листом лопуха Бабы-яги, либо идти к ней навстречу. Петух выбрал второе – когда же он приблизился к Бабе-яге, то, разумеется, первое что сделал, это клюнул лист лопуха. Одной капли голубой жидкости было достаточно, чтобы петух, замахав крыльями, так громко закукарекал, что Игнату от неожиданности пришлось даже заткнуть ладошками собственные уши – казалось, что вот-вот бедный крестьянин оглохнет. «Как бы мне хотелось иметь столь же звонкий голос, как у этого петуха…» – так подумал Игнат, и этот аргумент перевесил все прежние Игнатовы подозрения. Ни слова не говоря, выхватил Игнат у Бабы-яги флакончик, где еще много было синей жидкости, и всю ее разом выпил. «Ну, сейчас просияю, потом попрыгаю, а уж потом покричу!» – размечтался ленивый Игнат. Но не тут-то было. Ровным счетом не было никаких посылов к сиянью, прыжкам и крику. Никаких.

В первый миг Игнат хотел возмутиться и наброситься с кулаками на Бабу-ягу, однако это только в первый миг. Уже в миг второй Игнат подумал: «Нет, не до прыжков сейчас. Надо бы нынче же огород вычистить от мусора и сорняков, чтобы завтра с утра приняться за починку крыльца, а к вечеру, наконец, навести порядок в самом доме». Не успел Игнат удивиться этим своим мыслям, а Баба-яга тут как тут – протягивает крестьянину тяпку:

– Вот тебе, Игнат, инструмент. Ты с его помощью быстро в огороде приберешься. А в сарае за домом другие инструменты найдешь – они помогут тебе и крыльцо починить, и в доме сделать все чистым да аккуратным.

Взял Игнат тяпку и пошел к своей избе, позабыв о Бабе-яге с ее синей жидкостью, позабыв о просиявшей корове, прыгающей лошади и кукарекающем громко петухе с кривым клювом. Да и что было помнить о них, когда дома ждало Игната столько дел, которые надо было исполнять скорее. Глядя вслед уходящему на свой двор крестьянину, Баба-яга от души порадовалась свершившемуся волшебному преображению, потом села в ступу, взмахнула метлой и улетела к себе в глубь дремучего леса, где уже заскучала без своей хозяйки избушка на курьих ножках.

Игнат же тем временем уже вовсю приводил в порядок огород, вскоре дошла очередь и до покосившегося крыльца, а там и до дома. Зашедшая в гости с котелком вареной картошки и крынкой молока тетка Аграфена аж чуть в обморок не упала – так все было вокруг чисто и аккуратно.

С того момента прошел год. Теперь у Игната гуляют на дворе и корова, и лошадь, и курицы, и утки, и кошка с собакою сытые. На огороде у Игната чистота и порядок, все цветет, колосится и плодоносит. Колодец у Игната вырыт новенький прямо возле дома, и вода в том колодце чистая, прозрачная – говорят про эту воду, что она чуть не самая лучшая во всей округе. С утра до ночи работает Игнат и не задается теперь вопросом: почему одни богатые, а другие бедные? Почему не задается? Может быть, ответ знает, а может, просто времени на дурацкие вопросы теперь у Игната нет. Вот так вот волшебная синяя жидкость Бабы-яги сделала из лентяя доброго труженика. А может, и не было никакой синей жидкости и никакой Бабы-яги. «Так, а как же тогда?» – спросите вы. А подумайте-ка сами.

Ленивый Игнат лежал на печи:

Спал себе, ел да мечтал о чем-то.

И никакие его калачи

Не побуждали к работе.

Только лишь чудом, лишь волшебством

Стал наш Игнат работником славным.

Надо ли чуда ждать? Может, лучше сейчас,

не потом

Взять да и стать самому в труде самым

главным?

Зеленая шапка (Узбекская притча)

Бедняк Мустафа жил себе и жил. А как жил? Для чего жил? Чем жил? Эти вопросы бедняка Мустафу совсем не беспокоили. Если признаться честно, то Мустафу в этой жизни вообще мало что беспокоило; впрочем, в какой-то другой жизни Мустафу тоже ничего не интересовало. Что было у Мустафы в прошлом? То ли не помнил он этого, то ли просто не хотел вспоминать; во всяком случае, никто никогда ничего о прошлом Мустафы не слышал. Здесь, в Самарканде, знали только, что пару лет назад пришел Мустафа откуда-то на самаркандский рынок, попросился на ночлег у одного небогатого торговца да так и остался жить при торговых рядах, ничего не рассказывая о себе. Работал ли Мустафа? Не то что работал, а, скорее, выполнял работу при рынке: то что-нибудь поднесет, то поможет разложить товар кому из торговцев, то посторожит что, если его попросят, но все это без особого желания, через пень-колоду, как говорится. Платили ли Мустафе? Можно сказать, что и платили. Деньги, правда, Мустафе давали не то что редко, а почти никогда не давали; дадут лепешку, например, или молока чашку – вот и вся плата за труды. Мустафа не отказывался, но и больше не просил. Почему? Да все потому же, почему не рассказывал о прошлом и не думал, для чего живет, – Мустафу ничего это не беспокоило. Равно как не беспокоила Мустафу его бедность. Кто-то скажет, что Мустафа – счастливейший из смертных: как же хорошо человеку, который не беспокоится ни о чем!

Однако беда-то в том как раз, что не был Мустафа ни счастливейшим, ни счастливым, ни просто даже удовлетворенным жизнью. Был он просто равнодушным ко всему абсолютно; настоящее Мустафу не интересовало, так же, как и прошлое, и о будущем он никогда не задумывался. Просто влачил, что называется, жалкое существование на самаркандском рынке, ровным счетом ничем не интересуясь и практически ничего не делая ради улучшения своей бедняцкой жизни.

Наверное, так и прожил бы Мустафа до самой смерти в глубокой нищете на рынке Самарканда, если бы однажды не случилось с ним самого настоящего чуда. Как-то вечером по обыкновению своему сидел Мустафа у входа на опустевший самаркандский рынок и смотрел на заходящее солнце. Вы думаете, Мустафа наслаждался красотой покидающего небосклон светила? Ничуть не бывало! Как и всегда, Мустафа был равнодушен – не волновали его ни закат, ни рассвет, ни звездное небо, ни теплый дождь, какие бывают в Самарканде осенью, не радовали и не раздражали Мустафу птицы и звери, рыбы и насекомые, равно как оставляли равнодушными все люди, с которыми приходилось Мустафе общаться. Впрочем, и окружающие люди тоже не очень радовались общению с Мустафой и, признаться, когда была нужда просить Мустафу о чем-то, то делали это с такой явной неохотой, что другой бы кто на месте Мустафы ни за какую плату не стал бы выполнять просьбу. Но равнодушие Мустафы было столь безграничным, что бедняку этому было абсолютно все равно, как люди вокруг к нему относятся. Что уж тут говорить, – сам Мустафа был равнодушен к себе самому настолько, что никогда даже не делал никаких попыток выбраться из той ужасной бедности, в какой он находился. И вот этот самый Мустафа в тот вечер, о котором я рассказываю, сидел на входе в опустевший и отшумевший самаркандский рынок и тупо смотрел на закат.