В шутку и всерьез

Мы провели с вами, читатель, один день рядом с участником большого турнира, видели, как он готовится к сражению, что заботит его в течение пяти напряженных часов игры. Мы узнали об опасностях, которые подстерегают шахматиста во время турнира, об особенностях его психологии.

Но мы умышленно не упомянули о самом ненавистном враге любого шахматиста, будь то второразрядник или гроссмейстер. Об этом враге, сеющем ужас, сковывающем волю, терзающем нервы, жестоко наказывающем за промахи, мы поговорим в следующей главе.

Имя его коротко и звучно – цейтнот.

Счастливые часов не наблюдают

Лицо профессора оживилось. Его глаза широко раскрылись от радости и удивления, темные с проседью брови вылезли поверх черной оправы роговых очков. Он уставился в одну точку на противоположной стене кабинета, будто именно там увидел найденное решение труднейшей задачи.

Оказалось, что загадочная математическая формула – выражение, отображающее сложный контур на единичный круг, – выглядит элементарно. А долгие недели она была такой неуловимой. Дальнейшее совсем просто. Остается взять несколько контурных интегралов, а это уже проблема вычислительная. Главное – найдена формула.

И профессор снова углубился в вычисления. Его брови опять сошлись, взгляд стал сухим и жестким. Большая волосатая рука медленно двигалась по бумаге, выводя математические иероглифы. Наступил долгожданный момент творческой радости, скоро будет решена важнейшая научная проблема, вместе с которой человечество получит новый закон и практическое разрешение серьезной хозяйственной задачи.

Но что это? Почему вдруг профессор посмотрел на часы? Вот еще раз запястье его левой руки приблизилось к очкам – озабоченно глядит ученый на минутную стрелку. И тут же правая рука начинает проворнее водить шариковой ручкой. Скорость нарастает, профессор все больше и больше нервничает. Иероглифы наносятся с невероятной быстротой, трудно представить, что можно так быстро писать и не совершать при этом ошибок. Но профессор, видимо, уже и не заботится о точности – некогда! Ему теперь нельзя останавливаться ни на секунду. Писать, только писать! Быстрее, еще быстрее!

А за стеной знаменитый конструктор создавал чертеж новой машины. Наколов на вертикальную чертежную доску лист ватманской бумаги, он наметил основные контуры своего детища. Потом начал компоновать узлы. Ему удалось удачно разместить двигатель – сердце любой машины. Затем он долго искал лучшей компоновки передаточных механизмов, легкой тонкой линией разбрасывая узлы по бумаге. И каждый раз стирал ластиком наметку. Узлов много, а поместить их нужно в ограниченные габариты. Есть над чем поломать голову!

Конструктор задумался. Полчаса сидел он, опершись локтями о стол, не притрагиваясь к карандашу. Потом решительно подошел к доске и уверенно провел несколько ровных толстых линий: он разрешил, наконец, труднейшую проблему.

Привычно оперируя кульманом, угольниками и циркулем, конструктор вскоре вычертил основные детали будущего механизма. Судя по тому, как он радостно улыбался, все получалось отлично. Предстояло лишь закончить чертеж и отдать его младшим конструкторам. Они разработают детали, произведут необходимые математические расчеты. Потом опытный образец и – успех.

Но так же, как и знакомый нам профессор, конструктор вдруг с тревогой поглядел на стенные часы. Руки его задвигались быстрее, а через несколько минут карандаш буквально метался по доске. Конструктором уже больше руководила интуиция, чем расчет. И чертеж потерял свою четкость. Лихорадочно бегающие руки творца нанесли работе непоправимый ущерб.

Почему так торопился профессор, не давая себе возможности даже на секунду задуматься над тем, что пишет? Почему портил чертеж, а значит и будущую машину опытный конструктор?

Вообразим, что заказчик или высший начальник поставили перед ними одно дополнительное условие: они обязаны выполнить всю работу точно в срок, секунда в секунду. А если не дай бог не уложатся в отведенное время, продукт их труда мгновенно уничтожается, хотя бы и были созданы гениальные творения.

– Чепуха! Фантазия! – воскликнет читатель. – В жизни не бывает таких жестких сроков, таких сатанинских условий. Любой творец располагает известной свободой во времени. Если он и запоздает с завершением работы, его пожурят, поругают, но чтобы пропал результат труда – так не бывает!

А вот и бывает!

Вспомните, именно при таком условии – не опаздывать! – творит шахматист. Он может сыграть редчайшую партию, поразить мир фантастической комбинацией, но это художественное произведение останется жить, если он… успеет закончить его точно в отведенные два с половиной часа. Ни секундой позже. Пройдет сто пятьдесят минут, упадет контрольный флажок на часах, и тогда вопрос – быть или не быть? – решает одно: успел игрок сделать сорок ходов или нет? Если да – он со щитом, нет – пожалуйста, на щит! И не помогут никакие жалобы, стоны, просьбы! У него может быть лишний ферзь, он может давать мат следующим ходом – судью это не интересует. Коли на бланке записано всего тридцать девять ходов, арбитр автоматически ставит в таблицу ноль. Время – главный регулятор шахматного боя, и часто оно перечеркивает искусство шахматиста.

1958 год. В Центральном шахматном клубе доигрывается пятнадцатая партия матч-реванша Ботвинник – Смыслов, В маленькой комнатке только играющие да еще пять человек. В святую святых допущены лишь самые необходимые люди: двое судей, два секунданта и демонстратор, передающий ходы в зал для зрителей, в эфир, в трепещущий, ожидающий новостей шахматный мир.

Сегодня Ботвинник спокоен. Мало того, что счет матча в его пользу: девять – пять, отложенная позиция тоже должна принести ему очко. Домашний анализ показал: у Смыслова нет никаких шансов на спасение. Значит, еще более реальной становится возможность возвратить утерянный в прошлом году титул.

Ботвинник аккуратно рассчитывает варианты. Можно пойти одним путем к победе, соблазнителен и другой. То опираясь подбородком на ладонь, то поправляя очки, шахматный гигант определяет: какой путь легче; Не замечает он в своем творческом экстазе, как напрягся вдруг главный судья Штальберг, какое безумное волнение охватило секунданта – мастера Гольдберга. Смыслов, не в силах вынести напряжения, ушел в глубь комнаты и оттуда бросает на Ботвинника тревожные взгляды. А тот все думает, думает…

И вот судья нажимает пусковую кнопку часов. Они останавливаются.

– В чем дело? – спрашивает Ботвинник, подняв глаза на Штальберга.

– Вы просрочили время, – хрипло произносит швед. Даже его нервы не выдержали переживаний.

И только тогда Ботвинник понял, что натворил. Задумавшись, он совсем забыл про часы, не успел сделать простейшего хода в элементарно выигрышной позиции. Мигом полетели все матчевые расчеты: вместо вернейшего очка лидеру было записано обиднейшее поражение!

Скольким шахматистам были засчитаны проигрыши, хотя потерпевшие имели подавляющий материальный перевес!

Леонид Штейн полчаса думал в партии против Мирослава Филипа в Стокгольме в 1962 году и опомнился лишь тогда, когда просрочил время. А мы, бессильные помочь, скованные турнирными правилами, безмолвно наблюдали трагическую забывчивость своего товарища.

Да, шахматные часы жестоки. Как безрассудный владыка, уничтожают они уникальные творения, лишают шахматных бойцов уверенности, а порой сеют в них панику. Зачем же держит их шахматный мир? Выбросить скорее этого злобного тирана-разрушителя! Играть без часов! Легко, свободно! Никаких обуз для творчества! Зачем сковывать деятельность шахматного мастера какими-то надуманными условностями?

Больше двух тысяч лет существуют шахматы. Вначале они были забавой в часы отдыха. Но однажды – и это был исторический момент – кто-то взглянул на изобретение древности более серьезно и стал коллекционировать уникальные партии искусников. Вскоре возникла мысль собрать вместе всех выдающихся шахматистов и заставить их схлестнуться между собой. Так в шахматы был внесен элемент спортивности. Встречи корифеев участились, и, наконец, в 1851 году в Лондоне – во время международной выставки был проведен первый в истории большой международный турнир. Этим состязанием началась эпоха международных шахматных встреч.