Убежать от себя

Рябов вспомнил, что во время вчерашней тренировки, когда хозяева стадиона проводили репетиционную проверку аппаратуры, одна из шайб попала в техника телевизионной команды. Его увезли в больницу. Сейчас Рябов пожалел, что забыл о том случае.

«Следует хотя бы после игры справиться о здоровье парня. Уж он-то не виноват ни в своей травме, ни в этом враждебном гвалте трибун. А организаторы быстро отреагировали. Что значит страховой полис! Нарушение техники безопасности налицо, а это значит -плати штраф! И вот они поставили дополнительное ограждение. Вроде ерунда, а играть непривычно. Обидно, что даже не согласовали…»

Острый момент у наших ворот, когда шайба, ударившись в перекрестье штанг, упала на голевую линию и вратарь с трудом, взвиваясь в прыжке, умудрился клюшкой смахнуть ее в сторону, вызвав волну шумных пререкательств со стороны шведов и рев трибун, заставил Рябова забыть о дополнительном щите. Собственно говоря, это– было уже неважно. Он теперь знал, что тревожило его в облике привычного хоккейного стадиона.

Вчера Рябову было не до прозрачного защитного стекла. После утренней тренировки, когда он уловил довольно странную заторможенность игроков, особенно ветеранов, в выполнении привычных приемов, пришлось выдержать серьезный бой с организаторами, потребовав данные об освещенности катка. Ему показалось, что причина заторможенности в недостатке света. Когда Рябов спросил об этом капитана, тот пожал плечами, долго смотрел на яркие лампы, что-то прикидывал в уме и сказал: «Не похоже…»

Неуверенность капитана еще больше насторожила Рябова. Он потребовал у шведов официальную справку. Второй тренер не одобрил поведение Рябова, хотя и пошел выполнять его указание вместе с переводчиком. Шведы сначала ответили отказом, заявив, что освещение в норме. Рябов потребовал точных цифр – кстати, никто кроме него в. команде и не знал, сколько люксов освещает ту площадку, на которой они проводят столь значительную и едва ли не лучшую часть своей жизни.

К вечеру Рябов с трудом получил желаемое – письмо за подписью директора-распорядителя. В нем признавалось, что освещенность катка снижена с двух тысяч люксов до тысячи ста. И сделано это по просьбе телевидения, поскольку при слишком ярком свете лед бликует, а блики снижают качество телевизионного цветного изображения. Тысячи ста люксов, говорилось в письме, достаточно для качественной трансляции.

Рябов ринулся в бой. Он долго объяснял директору-распорядителю, что матч проводится для команд, а не для режиссера телевидения и что подобные изменения следует согласовывать с руководством играющих сборных.

Разговор был взаимно вежливый и пустой. В конце концов, придя в ярость, Рябов заявил, что, если свет хоть на один люкс будет меньше обычной нормы, при которой провели предыдущую игру чемпионата, сборная СССР на лед не выйдет.

Товарищи из посольства, – он посоветовался с ними, правда, уже после сделанного ультиматума – поддержали его, но высказали сомнение, что организаторы турнира пойдут навстречу: им экономия электроэнергии выгодна, они собирают доходы по крохам.

Но сегодня утром переводчик принес в номер Рябову, когда он брился, официальное письмо. Переводчик читал бегло, с листа, а Рябов продолжал заниматься туалетом, словно знал ответ заранее и содержание письма его совершенно не волновало.

Текст был пространным. Директор-распорядитель, извинившись, ставил в известность, что пожелание советского тренера выполнено и что на матче СССР – Швеция сила света будет восстановлена. А дальше шло подробное описание осветительных приборов, их расположения и мощности, позволявшее в случае необходимости даже неспециалисту проверить наличие всех двух тысяч люксов.

Рябов довольно хмыкнул. Весь день ходил в отличном настроении, словно очень важная победа над шведской сборной – орешком, сложным для всех лидеров, – уже в кармане.

События на льду, увы, говорили об обратном. Буквально с разрывом в минуту шведы забили две шайбы. Одну, наказав защитника за явную ошибку, а вторую – за счет подъема, охватившего шведских нападающих, добившихся успеха первыми, и общей растерянности третьей тройки, которую Рябову не следовало выпускать сразу. В таких напряженных матчах очень важно, кто поведет в счете. Перелом может оказаться роковым. Каждый знает, как трудно догонять, ждать и отыгрываться…

Задыхающиеся, отдавшие борьбе в эти полторы минуты максимум сил, пятерки менялись на ходу. Переваливая через борт или протискиваясь в узкую дверцу загона, то один, то другой бросали на Рябова тревожные, изучающие взгляды. Но Рябов их видел не замечая. Он спокойно, даже излишне, стоял, делая пометки в записной книжке, иногда спокойным голосом вносил коррективы в замены и снова замирал, глядя на лед.

Трудно было поверить, глядя на спокойного Рябова, что его команда проигрывала ответственный матч с разрывом в две шайбы. И что самое ужасное – никак не могла найти своей игры.

Малая суета, стычки у борта, постоянные ошибки в пасе, желание лезть вперед любой ценой, не думая об игре, – все это, подобно лихорадке, трясло команду, в которой сейчас с трудом просматривался рябовский жесткий и четкий почерк.

Когда на льду находилась вторая пятерка, вернее, вторая тройка нападения – Рябов играл тремя тройками нападающих и двумя парами защитников: третьей, молодой паре он не доверял в такой нервной игре, – старший тренер, не обращая внимания на ходившего в истерике за скамейкой своего помощника, обернулся к команде и спокойным голосом, от которого, кажется, вздрогнул сам, сказал:

– Что мельтешите?! Поезд уходит? На поезд опаздываете? Вся игра еще впереди! И счет не открыт! Поняли? Не открыт!

Он слегка повысил голос, но потом сдержался и так же спокойно и убежденно добавил:

– Ноль – ноль! И все сначала! А потому перчатки на руки, клюшки на лед и играть!

Рябов внимательно, насколько позволяли время и обстановка, попытался заглянуть в глаза каждому, словно убеждаясь, что его поняли правильно. И потом так же резко отвернулся – шайбу вбрасывали в нашей золе. Вторая тройка укатывалась на замену…

Зрителей игра вполне устраивала. На льду стремительно вспыхивали, гасли, чтобы вновь вспыхнуть уже в другом конце площадки, эффектные схватки. Порой они напоминали рукопашную, порой шли на грани дозволенного. Нервы, по мнению Рябова, чаще всего не выдерживали у судьи, немца из ФРГ. Он дважды отправлял на скамью штрафников самых ярых. Но ради справедливости надо признать, что каждый раз дипломатично выгонял обоих соперников – и русского и шведа… Это было не судейство игры, а воспитательная работа, упреждающая попытка не дать остроте перехлестнуть через край и обернуться грубостью.

Скорости возросли до предела. Рябов с некоторым удивлением отметил про себя: «Вот уж не думал, что желтенькие могут раскататься! Давно за ними такой прыти не наблюдал. Больше фигурными па брали. А теперь бегут… Если к концу игры сохранят хотя бы половину изначальной скорости, турнир будет тяжелым, даже более тяжелым, чем предполагал. Одно облегчение – канадцы опять прислали не команду, а туфту: гонору много, а игры не видно».

Период подходил к концу, когда молодой Барабанов убежал от опытного Сандерсена, обокрав его, как божью старушку, и скорее от шалой радости, чем от хладнокровного мастерства, с блеском обыграв вратаря, впечатал шайбу в нижний угол ворот.

Зрители, еще до матча уверовавшие в победу своих, окончательно убежденные в том двумя забитыми шведами шайбами, с недоумением уставились на красный свет за воротами, на распростертого, не желавшего вставать шведского вратаря и рядом огромную кучу малу, устроенную парнями в красной форме, кучу, под которой был погребен виновник успеха Барабанов.

Ни один мускул не дрогнул на лице Рябова. Запасные, кто выскочил на лед, кто кричал что-то с места, будто числились в разных командах с этим человеком, который выполнял обязанности их главного наставника.

Спокойствие Рябова обидело тройку, забившую гол. Даже Барабанову старший тренер не сказал ни слова. Зато хорошо знал, о чем будет говорить в раздевалке. Что они плохо использовали свои возможности, созданные таким трудом, и проиграли не только в счете, но и по броскам. А барабановская шайба – малопонятный подарок опытного шведа. Рассчитывать на второй – глупо…