Конюх и крепостная

- Пойдем-ка, - сказал я, поймав ее за локоть.

Когда я своим кожаным ремнем жестко пристегнул за талию ее, уже начавшую тяжело дышать приоткрытым ртом, к перекладине шведской стенки, и отошел на шаг, чтобы полюбоваться, я увидел, что руки, которые я предусмотрительно связал ей особым образом, все равно опустились слишком низко и будут мешать. Сейчас ее кисти со стиснутыми в кулачки пальцами лежали прямо на том треугольнике, которым сверху начиналась у нее ложбинка между тугих половинок попки. Я задумался. Белая веревка, идя от связанных запястий моей жертвы, уютно устроилась у нее между ягодиц и доставала почти до самого пола, где ее размочаленный конец тихо раскачивался, щекоча прижавшиеся друг к другу пяточки. "Вот и выход", - подумал я, хваля себя за то, что случайно, в общем-то, выбрал достаточно длинную веревку. Я подобрал ее конец, подтянул связанные руки пленницы вверх и закрепил веревку на перекладине стенки. Теперь наказанию ничего не мешало. Я не удержался и погладил налитые половинки. Они вздрогнули, съежились, кулачки слегка расслабились, а их хозяйка издала сдавленный звук, похожий на жалобный стон.

Я взял в руки прут.

- Так за что тебя наказывать? - спросил я, примериваясь.

- Я непослушная, неблагодарная рабыня, непокорная и своевольная, ленивая крепостная, которую надо сечь и сечь :

- Ну, считай! - сказал я, и прут засвистел.

От первого удара непослушная рабыня вскрикнула на судорожном вдохе, будто ее окатили холодной водой, дернулась, изогнулась назад, а ее кулачки резко раскрылись, ощетинившись пальцами, и тут же снова сжались. Я увидел, как длинные красные ногти глубоко впились в мякоть ладоней и вышли из нее, только когда, раздышавшись, невольница произнесла "Один!" Второй раз я ударил ее так, чтобы прут лег по возможности поперек на глазах разгоравшейся алым на половинках задка полоске. "Пусть будет в клеточку", - решил я, возвращаясь на то место, откуда вытянул ее в первый раз. "Три!" При каждом новом ударе эти несчастные половинки, вздрагивая, прижимались друг к другу, будто вместе им было легче вынести наказание, и тут же, как бы нехотя, расставались. Но не надолго - в судорожном ужасе они снова, трепеща, соединялись, как только безжалостное дерево касалось их. Между ударами, как и велела барыня, я оставлял время, чтобы она могла перечислить свои грехи и попросить пощады, но может быть, от недостатка опыта, а скорее от возбуждения, которое все больше охватывало меня, я слишком торопился и наносил очередной удар, не давая ей возможности закончить начатую фразу, и тогда очередное признание или мольба прерывалось криком.

Когда провинившаяся досчитала до двадцати, ее похожие на яблочки ягодички явно поменяли сорт: из Белого налива превратились в настоящий Джонатан. Но бедная крепостная продолжала считать :

Только когда счет перешел на пятый десяток, а я у меня остался всего только один свежий прут, она, задыхаясь, наконец, сдалась:

- Все! Все! А теперь сними ты его и - соски, соски!

Нарочно медленно, дразня ее этой неспешностью, я расцепил крючки лифчика между задранными вверх локтями ее связанных рук и отбросил его в сторону, так что первыми получили свободу ее истомившиеся груди.

* * *

Через полчаса, ничего почти не чувствуя, кроме пустоты и приятной усталости, я сказал ей, лежавшей рядом:

- Кстати, передай "барыне", что слово "крепостная" пишется с буквой "т".

- Да? - Она вынула лицо из подушки и приподнялась на локтях. - У меня с русским еще в школе проблемы были. А - ерунда! Главное, что "барыня" очень и очень, знаешь, довольна конюхом. А ты-то доволен оплатой, а?