Флагелляция в светской жизни

Пока мамы разговаривали, мальчик решил облегчиться. Он спустил штанишки и радостно пописал на стену нашего дома.

Его мама подбежала в ужасе и схватила его. Она притащила его на наше крыльцо, села на ступеньки, уложила его к себе на колени и принялась больно шлёпать.

Штанишки болтались у него на уровне колен. Она удерживала его у себя на коленях и звонко шлёпала его по подрумяненной голой попке прямо перед всеми нами. Он дико визжал и извивался, с него даже слетел ботинок. Ей пришлось схватить его руки и прижать их к спине, чтобы продолжить наказание.

Я смотрел завороженно, как его голые ягодицы плясали под ударами ее уверенной руки и становились все краснее и краснее. Он орал: “Хватит, мамочка, не надо!” и громко плакал.

Я затаил дыхание и понял, что меня возбуждает это зрелище, я хотел, чтобы оно длилось как можно дольше, но, слишком скоро, оно подошло к концу.

Она поставила его на ноги, натянула обратно штанишки и заставила извиниться перед нами. Затем она ушла, волоча за собой все ещё хнычущего ребенка, громко обещая ему ещё и шлёпанье щёткой для волос, когда они придут домой.

Я был шокирован и крайне возбужден увиденным. Я осознал, наблюдая за наказанием, что сам хотел бы быть также унизительно наказанным своей мамой. Я хотел оказаться у мамы на мягких бёдрах, со штанами, спущенными до колен, чтобы она меня старательно шлёпала по маленькой голой попе.

Мама посмотрела на меня очень странно, и я мог поклясться, что она читала в тот момент мои мысли. От этой мысли я покраснел.

Соседка и Черил вскоре отправились по домам, и я вошел в дом вместе с мамой. Она с видом знатока посмотрела на меня и заговорила об отшлёпанном мальчишке и о том, что на меня явно произвело должное впечатление это примерное наказание. Ещё она добавила, что мне, возможно, и самому пойдёт на пользу настоящая дисциплина.

И тут — словно кто-то другой управлял мной — мой рот открылся, и я вслух согласился с ней!

Она застыла в удивлении, а я покраснел как никогда, в ужасе от того, что сам произнёс. И тут слова у меня в голове возник образ, как я без штанов лежу у мамы на коленях и получаю больно по попе.

Я отвернулся в смущении, а она пообещала, что “уложит меня к себе на колени”, если я не начну вести себя хорошо.

Следующие несколько дней я был сам не свой. Мама, похоже, решила, что я просто боюсь быть отшлёпанным, но на самом деле именно моё непреодолимое желание получить по попе занимало все мои мысли. Я мечтал, чтобы она тщательно, долго, больно, старательно, шумно шлёпала меня по голой попе, а я визжал, брыкался и извивался, и мы бы оба выложились по полной!

Через неделю моя мечта сбылась. Я снова стал совершенно невыносимым, и когда мама предупредила меня насчет моего поведения, я её проигнорировал.

Ее терпение лопнуло, и она решилась применить тот метод, который так хорошо на меня подействовал, даже когда был применен не ко мне. Она объявила мне, что “отшлёпает меня так, что я запомню на всю жизнь”, и она была права!

Схватив меня за руку, мама привела меня наверх в свою комнату и там села на кровать. Она расстегнула на мне ремень, спустила джинсы и силой уложила к себе на колени.

Я был одновременно возбужден и испуган. Когда мама стягивала с меня трусы, из-за моего возбуждения резинка не смогла просто пройти, и мне пришлось поёрзать, чтобы мама могла стянуть трусы до колен.

— Ты этого просишь уже долгое время! — произнесла она, пока я ёрзал у нее на бёдрах в ожидании.

Она получше схватила меня и начала шлёпать мою по-детски голенькую попу своей уверенной рукой. Я инстинктивно попытался закрыться руками, но мама схватила меня за запястья и свела их вместе.

Она принялась шлёпать меня сильнее, приземляя руку на каждую половинку медленно и обдуманно. Было намного больнее, чем то, что я помнил с предыдущих шлёпаний. Я начал вопить и извиваться.

— Ай! Ай! Мама! Не надо! — орал я, но она продолжала шлёпать меня. Я начал рыдать. — Мама! Нет! Мама! МАМА!

Через некоторое время я обнаружил приятное ощущение спереди наравне со жгучей болью в нашлёпанной попе. Мой перед терся о мамины бедра, когда я ёрзал и увиливал от ударов, так что шлепки, приземляющиеся на попу, были уже не такими отвратительными.

Ее туалетный столик стоял напротив кровати и видел нас обоих в зеркале. Я видел, что мама нашлёпала мою голую попу до глубокого красного цвета.

Как и то, другое шлёпанье, это закончилось на мой вкус слишком быстро. Мама стала нежно гладить мою ужаленную попку и ругать меня за мое несносное поведение, регулярно расставляя знаки препинания то по одной ягодице, то по другой.

— Да, мама, — отвечал я — Я буду хорошим. — Пока она отчитывала меня, я слёзно извинялся, вскрикивая от боли, когда она продолжала шлёпать меня время от времени. — Аййй! Прости меня, мама! Ооой!

Наконец, она поставила меня на ноги и велела встать в угол. Я натянул штаны и отвернулся, чтобы она не увидела, что я возбуждён.

Она схватила меня, притащила в угол и сдернула штаны обратно вниз, сказав, чтобы я выставил напоказ свою отшлёпанную попу и стоял так, пока она не разрешит мне идти. Все еще хныкая, я стоял там, гладя свою раскалённую попку, и вспоминая мамину любящую дисциплину.

Это было первое из множества восхитительных шлёпаний, которыми я наслаждался в ближайшие несколько лет. Я до сих пор представляю себе в зеркале картину: маленький мальчик, совершенно несносный и разнузданный, получает свое совершенно заслуженное (и весьма желаемое) наказание.

Штанишки стянуты вниз, а трусики натянуты между коленями. Моя непослушная маленькая голая попка по-королевски подрумянена, на обеих половинках красивые отпечатки маминой уверенной правой руки. Я рыдаю от старомодного, жалящего, унизительного шлёпанья у мамы на коленях.

Она была права, говоря про шлёпанье, которое я никогда не забуду. Я не знаю, действительно ли мама прочла мои мысли в тот день, но я чрезвычайно счастлив, что она уложила меня к себе на колени и отшлёпала по голой попе прямо как того малыша во дворе!

Источник: shlep.wordpress.com

История Нины

Истинное значение фразы «Москва слезам не верит» Нина постигла вчера, когда была в срочном порядке уволена с работы, где проработала менеджером почти год. Не помогли ни слезы, ни оправдания, ни попытки исправить ситуацию. Когда по твоей вине два миллиона уходят на арестованный расчетный счет, нет ничего удивительного, что тебя увольняют без выходного пособия, да еще накануне дня выплаты зарплаты. Ситуация, надо сказать, катастрофическая — платить за квартиру нечем, денег осталось только на билет обратно домой, в Краснодар, но это не вариант. Последние деньги были потрачены вчера в салоне красоты на французский педикюр, и вся надежда была на зарплату, которой теперь не будет. Чтобы найти работу, нужно время, а завтра срок уплаты за квартиру — придется съезжать. За все время жизни в Москве — учеба в университете и два года работы — такая ситуация у Нины сложилась впервые.

Оставался один вариант — звонить Ирине Алексеевне, дальней родственнице, с которой Нина почти не общалась — женщине еще не старой, с суровым характером, известной своей приверженностью к строгости. Неприязнь к ней у Нины сохранилась еще с детства, когда Ирина Алексеевна приезжала к ним в гости в Краснодар, и когда Нина, расшалившись, разбила чашку, всерьез удивилась, почему ее не выпороли. Но делать было нечего, и Нина, уняв внутреннюю дрожь, набрала ее номер.

К ее удивлению, Ирина Алексеевна довольно тепло ее поприветствовала, вошла в положение и пригласила к себе пожить на месяц-другой, вскользь упомянув, правда, какие-то правила, которые Нина должна соблюдать, пока пользуется ее гостеприимством. В итоге на следующий день Нина, собрав вещи, ехала к родственнице, радуясь, что все так удачно вышло. Через час она уже звонила в домофон.

Дверь открыла горничная и, взяв у Нины вещи, проводила в комнату Ирины Алексеевны. Немного волнуясь, Нина вошла в кабинет, обставленный антикварной мебелью и обстановкой своей свидетельствующий о зажиточности, даже о богатстве хозяев. Поздоровавшись и поговорив немного на посторонние темы, Нина рассказала хозяйке о неприятностях, которые с ней приключились.