Аська

И вот уж Скорин на больничном бланке

строчит огрызочком карандаша.

Рассудок - враг любви: он сеет страх,

зато эмоции - как степь просторны!

Что не дается прозе разговорной,

решил он сформулировать в стихах.

То в нежное разглядыванье он,

то в творчество сегодня погружен:

на Аську взглянет - и, залюбовавшись,

надолго отрывается от строк;

спохватится, от Аськи оторвавшись,

и вновь горячке строк приходит срок.

С тех пор, как Скорин по этапу шел,

он обездаренным себе казался,

забыв, когда божественный глагол

до слуха чуткого его касался.

Когда б - капризный - он его коснулся

средь зол и бед, которым несть числа?

Сегодня Скорин вновь к стихам вернулся

(уже за это чаиньке хвала!)...

И здесь, пожалуй, кульминационный

у нас момент... Страданий - ни следа...

Он был такой смешной, такой влюбленный,

как и на воле не был никогда.

О, спутник моего ночного бденья,

чье имя вынесено в посвященье,

к тебе взываю, драгоценный друг!

Вблизи печурки (нет блаженней близи!)

ты как-то скрасил грустный мой досуг

корнелевскими "Стансами к маркизе".

(Я представлял напудренный парик

иль волосы в прическе, словно в каске! )

Так вот сейчас - внимай, чтоб сердцем вник!

в ответ тебе я выдам

СТАНСЫ К АСЬКЕ.

Что бормочешь ты спросонок,

то ль сердясь, то ли шутя,

искалеченный ребенок,

непослушное дитя?

Сколько бурь -круша, ломая

пронеслось в твоей судьбе!

Я-то знаю, я-то знаю,

сколько прелести в тебе!

Пусть фальшивое колечко

здесь, на пальчике, блестит

не фальшивое сердечко

там - в груди твоей - стучит...

Не в угоду злой судьбине,

может быть, совсем не зря,

тайной следуя причине,

угодил я в лагеря.

Может, я добром попомню

и лежневку, и конвой,

ибо было суждено мне

повстречаться здесь с тобой!

Может, в жизни так и надо:

ввысь взлететь, достав до дна,

чтобы вкралась в сердце радость

там, где радостям хана;

чтоб путем безумно новым

самого себя сманить;

чтобы стать на все готовым,

все, к чему привык, сменить;

чтоб себе из всех возможных

ту, что невозможней нет,

выбрать противоположность,

в ней найдя любви предмет

в женщине чужой породы

счастье хрупкое поймать ,

все ломая ей в угоду,

коль нельзя, чтоб не ломать...

Вот окончим наши сроки

заберу тебя с собой

в путь счастливый, в путь далекий,

в город детства дорогой.

Ты из памяти повыжги

страшный мир - жесток и лих

чтобы стал родимым трижды

дом родителей моих.

К ним, с любовью их слепою,

привыкать - не тяжкий труд:

был бы счастлив я с тобою

все простят и все поймут!

Как мое былое примешь,

как в мой быт былой войдешь?

Если любишь - не отринешь

и в себя его вберешь...

Как занятно будет дома,

что ни день - то веселей

эпатировать знакомых

и шокировать друзей...

Пусть присмотрятся, собаки,

пусть проникнутся тобой

и тебя полюбит всякий,

оптом влюбятся, гурьбой!

Чуть попристальнее глянут,

ахнут, как твой облик мил,

и завидовать мне станут,

что такую подцепил!

И за сердце - так и этак

их возьмет, сраженных, всех

глуховатый голос этот,

хрипловатый этот смех.

И достойно, и свободно

ты на трон воссядешь мой

иноземкой благородной,

королевою блатной...

Тут Аське потянулось и зевнулось.

И в самый раз: подобие конца,

не то б стишина эта растянулась

на сотни строк - без формы, без лица...

Он тут же стихотворное посланье,

чтоб адресата не спугнуть заране,

припрятал... Разумеется, не раз

он хвастал, выставляя напоказ,

про то, каким поэтом славным был,

сам, дескать, Тихонов его хвалил

(что впечатление на Аську, впрочем,

хотя производило, но не очень).

Секрет свой стихотворный сохраня,

он сразу же нашел другое дело:

дровец в буржуйку всунув неумело,

расшуровал, чтоб веселей горело,

даря блаженство щедрого тепла,

и чтоб беседа веселей текла...

А поутру, от жарких грез далек,

опять перечитал он свой стишок.

Конечно, от души писались стансы,

нно...тут возможны всякие нюансы...

Он как бы раздвоился: в тот же миг

романтик в нем схватился с реалистом

практичным, еще более речистым

и правду говорящим напрямик:

-"Ох, как глупеют люди от любви!

На память сохрани или порви!

Уж если музу нанимаешь в сводни,

пусть сводничает явственней, свободней!

Ведь знал же, как такие пишут вещи:

попроще, почувствительней, похлеще...

Строчил же ты за пайку в двести грамм

любовные посланья блатарям!

Да, видно, твой пооскудел талант..."

- "Но это ж только первый вариант!

Я понимаю сам, что сбился с галса,

начало - к ней, а дальше - ни в дугу.

СЕБЯ я, видно, убедить старался,

и верил сам, что убедить СМОГУ!"

- "Ага! Ведь то, что я сказал про форму,

все это для порядка, для проформы.

Тут дело в содержанье. В нем вся суть.

Распотрошу насквозь - не обессудь...

Не игнорируй фактов, будь мужчиной!

Поверь, я мудр, иллюзии губя:

я циник - да, но я ведь часть тебя,

твоя циническая половина.

Бесплодны грезы, рыцарь благородный...

Так значит ты поверил, идиот,

что, дескать, в дом твой смело и свободно

она хозяйкой полною войдет? 30)

"Воровка никогда не станет прачкой"

ведь слышал, как блатные-то поют?

Она тебет а к о йсоздаст уют!

Нелегкую придумал ты задачку...

Но, предположим, ты ее решишь,

чем черт не шутит. А в итоге - шиш.

"Ждут папа с мамой, нам приют готов"...

Важнейший довод, чтоб от грез очнуться:

кто разрешит тебе домой вернуться?

А минусы режимных городов?31)

Навек ты в клетке, птичка-невеличка.."

- "Но, получив обратно свой диплом,

могу ж я хоть у черта на куличках

детей сердечным оделять теплом?

Я Пушкина, Толстого им открою..."

- "Опять арапа заправляешь, брат:

да кто ж, голубчик, с пятьдесят восьмою

допустит, чтоб калечил ты ребят?"

- "Вот черт возьми! Я здесь поднатаскался,

наймусь лечить, устроюсь все равно..."