Дела собачьи

Флакон с препаратом для общего наркоза у меня был с собой, но я твердо решила воспользоваться им только в крайнем случае. Джейси водрузили на импровизированный операционный стол, он дисциплинированно уселся там и замер. Лапа, которую предстояло оперировать, была уже заранее подготовлена – стараниями хозяина на нужном участке до зеркального блеска была удалена вся шерсть. Я не удержалась и сказала, что в трудные дни он вполне может подрабатывать цирюльником, и взялась за шприцы с новокаином. Операция началась. Местное обезболивание с добавлением региональной анестезии отработало прекрасно. Собака смирненько сидела на столе, заинтересованно поглядывая на свою лапу, и временами пыталась коснуться влажным носом моей щеки, а при случае – и лизнуть. Я, уже не отвлекаясь, орудовала то скальпелем, то гемостатическими зажимами, то ножницами. Дошла очередь и до пилы. Чиркнула спичка, и на соседнем подсобном столике бесцветным пламенем загорелся спирт, пила заиграла красными бликами раскаленного металла.

Зрелище впечатляющее! И похоже, не для слабонервных: черный пудель, нежно вылизывающий мне лицо и пила в моих руках, со слегка визжащим звуком вгрызающаяся в кость. Диссонанс происходящего оказался последней каплей, мгновенно удалившей любопытных зрителей из числа домочадцев из комнаты. Собственно, все было позади – остановить кровотечение и наложить швы не заняло много времени, и минут через пятнадцать мы с удовлетворением, а пудель – изумленно оглядывали результаты работы. Для полного спокойствия нужно было посмотреть, как поведут себя несколько крупных кровеносных сосудов, поврежденных по ходу операции: мы с мужем задержались на некоторое время. Все шло без осложнений, однако перестраховка иногда бывает полезной.

– Я вам оставлю жгут. Знаете, как им пользоваться?

– Да уж, приходилось, – почти спокойно произнес хозяин, – и не такое приходилось видеть… Я теперь понимаю, почему врачи не оперируют своих родных, эмоции действительно мешают.

– Афганистан? – спросил муж, но, не получив ответа, не стал углубляться.

– Как вы думаете, кровотечение возможно? – обращаясь ко мне, спросил хозяин.

– Страховка еще никому не мешала. Только не меняйте повязку, жгут наложите на тридцать минут прямо по бинтам, выше культи сантиметров на десять. Можно еще лед… А если что-нибудь серьезнее, то – позвоните! – напутствовала я, собирая инструменты.

Мы вышли, нагруженные сумками, нисколько не полегчавшими, и с чувством исполненного долга отправились домой.

– Ты довольна? – спросил муж уже на подходе к дому.

– Самой операцией – да. А вот стоило ли ее делать – не знаю… Время покажет, – ответила я и замолчала. Но, поймав вопросительный взгляд моего спутника и добровольного сегодняшнего ассистента, продолжила: – Понимаешь, ведь что ни говори, а собака превратилась в калеку… И еще вопрос, как она это перенесет. Да и хозяева тоже.

Мы часто потом возвращались к этой теме. Может быть, лучше было бы усыпить пса, а не заставлять мучиться и собаку, и людей. Разрешить наши сомнения могло лишь время… Споры утихли. Постепенно забылись…

Несколько лет спустя как-то вечером я стояла на остановке в ожидании автобуса. Оно – ожидание – затягивалось, и я стала наблюдать за небольшой стайкой собак, весело носившихся на газоне недалеко от остановки. Присмотревшись, я решительно двинулась в их сторону и тут же услышала: «Здравствуйте, доктор!» Конечно, я не узнала человека: у меня очень плохая память на лица, но собаку не вспомнить было невозможно: вывалив язык и часто дыша после веселой беготни, передо мной остановился ухоженный черный пудель. Джейси! Без сомнения, Джейси! Но… почему он на четырех лапах? Пес сел и в знакомом жесте протянул… Нет, не может быть?! К плечу собаки на хитроумной конструкции был приделан протез! Да еще как ловко!

– Неплохо получилось! Правда? – довольно произнес хозяин. – Это еще не все чудеса. Джейси у нас уже счастливый отец, у него около двадцати детей!

Я молчала и только изумленно разглядывала счастливую парочку. Вот и решился наш с мужем давний спор. Дело, как оказалось, не в калеке.

Мирта

В последние годы мне что-то нечасто удается выбираться на кинологические выставки. Причин для этого несколько, но главная – дефицит времени и всегда находится нечто более неотложное. Домашние тут же начинают ехидничать и понимающе улыбаться: постарела мать. Но сами в глубине души довольны – и без выставок редко видят меня дома. По тем же причинам я нечасто стою в центре ринга в качестве эксперта. Но тут неожиданно для меня образовался свободный день, сидеть дома для меня – сущее наказание, и поэтому, посмотрев выставочный календарь, я с изумлением обнаружила, что могу безнаказанно удрать из дома по более или менее уважительной причине: шла большая международная выставка, где я наверняка увижу много друзей, с кем давно не сводил случай увидеться. Так оно, в общем, и получилось.

Войдя в огромный спортивный дворец и чуть не пожалев о предпринятой экскурсии (несусветная толпа любопытствующих и болельщиков отбивала всякое желание пробиваться к рингам), я зажмурила глаза и шагнула в толчею людей и собак. Надо продержаться несколько минут, а потом будет легче. Проходя мимо одного из рингов, я увидела знакомую фигуру: полная женщина с короткой стрижкой уже начавших седеть волос внимательно наблюдала за перестановкой собак на ринге, ей как-то удавалось не обращать внимания на толпу снующих вокруг людей. Воспользовавшись тем, что ее внимание полностью поглощено событиями на ринге, я незаметно подошла и почти в самое ухо спросила:

– Что, немецкие овчарки еще не перестали интересовать старую гвардию? – Она быстро повернулась, и, узнав меня, ахнула:

– Ну, теперь подснежники в январе зацветут: как это ты умудрилась сюда забрести?

– Да вот, случайно оказалась свободной, – я кивнула на ринг, где еще на описании оставалось несколько овчарок, и спросила:

– Мирту вспоминаешь, я не ошиблась?

– Уж сколько лет прошло, а ей все равных нет, – немного задумчиво в тон мне откликнулась она…

Был вроде обычный день. Похожий на многие другие рабочие дни ветеринарной лечебницы. С утра главный куда-то уехал, сказав, что вернется к обеду. Не успел он скрыться из виду на своем стареньком драндулете под названием «Москвич-401», как позвонили из горветотдела и предупредили, что приедет машина по перевозке животных в первой половине дня, чтобы их забрать на Центральную станцию. Их – это сданных на усыпление больных, ненужных и бесхозных животных и трупы.

Для непосвященных подробности нерадостные, но это – часть работы любой городской ветеринарной лечебницы, которая почти всегда с обоюдного молчаливого согласия остается в тени. Сейчас все немного по-другому, но суть от этого не меняется: безнадежно больные, ненужные и бесхозные животные все равно есть, а значит, есть и проблема, которую, как ни крути, надо решать.

Приема ожидало несколько человек с собаками и парочка владельцев кошек, боязливо примостившихся в углу, подальше от тявкающей братии. Собаки, правда, и не пытались покуситься на легкую добычу, сидевшую по сумкам, им было не до того. У всех четвероногих было одно общее желание – убраться отсюда побыстрее. Ох, как я их понимала: сама не очень-то люблю врачей, особенно – стоматологов.

В общем, обычная картина. И, надев белый халат, я отправилась в кабинет приема животных. Санитары простерилизовали инструменты и шприцы – разовых тогда еще не было, а я, придирчиво оглядевшись, вызвала первого посетителя из очереди…

Дела пошли быстро, серьезных происшествий не было, и поэтому где-то через час или около того лечебница опустела. Вспомнив, что еще надо подготовить все сопровождающие документы по отправке животных, я удалилась в свой кабинет и занялась «писательским» трудом. Углубившись в бумаги, я и не услышала, как входная дверь хлопнула: кто-то пришел. Мой личный кабинет недалеко от центрального входа, а окна и вовсе выходят на улицу, так что при желании можно увидеть всякого, кто приходит. Выдержав как-то небольшую перепалку с главным («Не положено!!»), я заменила легкие бесполезные жалюзи на принесенные из дома тяжелые шторы. (Солнце гостит в моем кабинете и яростно мешает работать.) Сразу стало по-домашнему уютно и менее официально, да и располагало к деятельности. Я уже почти закончила обязательную писанину, когда на пороге возникла санитарка – баба Шура, огромная, величественная и грозная старуха. Ее басовитый глас, не напрягаясь, легко можно было услышать из любой части лечебницы, но тут она, все-таки убавив децибелы, спросила: