Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Было ли мое решение правильным? Этого никто не знает. Но я был твердо убежден, что поступаю так, как лучше для Стэнли. Этого он был вправе от меня ожидать.

Наш милый Стэнли. Каждый день начинался с того, что он залезал к нам в кровать и устраивался между мной и Паулой для долгих утренних приветствий. Всякий раз, глядя на него, я улыбался; просто не мог удержаться от улыбки. Его веселый нрав, его удивительное добродушие вносили радость в мою жизнь.

Он не был ни таким спокойным и склонным к созерцанию, как Джулиус, ни таким смышленым и ловким, как Девон. Но в нем было больше веселья, чем в любой другой из известных мне собак. Мне доставляло наслаждение следить за тем, с какой страстью он гоняет по лугу мяч или кидается за ним в воду. Это дело — а он относился к нему очень серьезно — приносило ему невероятное удовольствие.

Мой дорогой лабрадор, без пяти минут покоритель океана… И вот теперь его благородное сердце — главное его достоинство — внезапно ему изменило. Это казалось ужасно несправедливым.

В третий раз мы посетили ветклинику теплым летним днем. Плохие новости, которые, увы, опять преподнесла нам д-р Кинг, не стали для меня сюрпризом, и я не слишком удивился, когда Стэнли подошел, виляя хвостом, и положил голову мне на колени: таким образом он обычно проявлял заботу обо мне, если чувствовал, что мне плохо. Я в ответ почесал ему за ухом.

Стэнли всегда таскал что-нибудь по дому. Любил каждое утро приносить в дом газету, важно вышагивая с ней, как если бы, к примеру, нес в зубах фазана. Он знал, что его за это похвалят и дадут кусочек печенья.

В кабинете Бренды, он извлек из корзинки для мусора бумажный стаканчик, стал прогуливаться с ним взад и вперед, гордо подняв голову и помахивая хвостом.

«Мне кажется, пришло время его усыпить, — сказал я, запинаясь. — Как вы считаете?»

Д-р Кинг кивнула. «Если это говорит тот, кто так любит своих собак, то я думаю — время пришло».

У меня не было другого выбора. Он будет все сильнее уставать и мучиться, особенно теперь, когда наступили теплые дни. Возрастет угроза сердечных приступов и судорожных припадков. Страшно подумать, что может случиться с ним на прогулке или когда он будет плавать в пруду. Я боялся, вдруг он умрет прямо у меня на глазах.

Значительную часть энергии он уже растерял, видеть это было для меня особенно мучительно. Только теперь я смог в полной мере осознать, что здоровье его ухудшалось на протяжении многих месяцев. Сверх меры занятый Девоном, я ничего не замечал, хотя раньше подобная перемена бросилась бы мне в глаза сразу. По мнению Бренды Кинг, мы все равно не смогли бы повлиять на ситуацию. Однако ощущение вины меня не покидало.

Длительные прогулки стали для Стэнли уже не по силам. Он все еще рвался бежать за мячом, но ясно было, что скоро и это прекратится. А плавание, сказала д-р Кинг, вообще может погубить его сразу.

«Каждый день жизни Стэнли был наполнен радостью, — сказал я. — Мне хотелось бы, чтобы его жизнь так и закончилась». Предстояло еще поговорить с Паулой, но для меня самого все было ясно.

Д-р Кинг согласилась. Ей бы хотелось, сказала она, чтобы больше клиентов придерживались такой же точки зрения. Одна из главных трудностей в ее работе — необходимость поддерживать жизнь старых, совсем больных собак сверх назначенного им времени, вопреки здравому смыслу. Она вспомнила о немецкой овчарке, лишившейся задних ног, которую хозяева возили на тележке. Она хорошо понимает, насколько сильно можно любить собаку, но иногда наступает момент, когда в жизни животного уже не остается ни смысла, ни радости.

Я не желал для Стэнли таких страданий. Но мне хотелось свозить его напоследок в горы, чтобы он мог попрощаться с ними. «Смотрите сами», — сказала Кинг.

Следовало, однако, подумать, не повлияла ли подсознательно драматическая ситуация с тремя собаками на мое решение. Люди, предупреждавшие меня, что с тремя собаками трудно справиться, оказались правы; действительно было трудно — прогулки, кормление, общение, в котором каждая из собак нуждалась, визиты к ветеринару…

С появлением Девона привычный ритм нашей жизни был нарушен. Джулиус и Стэнли, терпеливые, как всегда, все сносили, но у нас было теперь меньше возможностей оставаться только втроем и на прогулках, и когда я работал. Я не уделял должного внимания моим добродушным веселым собакам и теперь мне не хотелось бы, чтобы эмоции сказались на моем решении. Я просил д-ра Кинг оценить шансы Стэнли на улучшение, на то, что он сможет дольше радоваться жизни. Она обещала серьезно над этим подумать.

Трудность заключалась в том, что Стэнли все еще был способен радоваться жизни. Он любил Паулу, меня и Джулиуса, — правда, не думаю, чтобы особенно любил Девона, — все еще с удовольствием бегал за мячом, приносил газету и играл с детьми.

Я хотел, чтобы он ушел от нас именно таким, не испытав ни боли, ни страха.

Мы условились, что усыпим его на следующей неделе. Д-р Кинг спросила, хочу ли я его кремировать? Да. Я решил, что увезу пепел в горы и рассею его там, в лесах, в лугах и над рекой, где он так любил плавать и где однажды мы вдвоем едва не утонули.

Спустя несколько дней я уехал в горы со всеми тремя собаками. Девон, конечно, сильно изменился за последнее время, но все-таки иногда взбрыкивал, и я взял его с собой, опасаясь что Паула не справится с ним одна.

По сравнению с нашим прошлым посещением гор теперь все было совсем по-другому. Девон следовал за мной, как послушный ученик за учителем. Он не спускал с меня глаз и, видимо, ощущал, что я чем-то расстроен. От его былого бунтарства и буйной энергии мало что осталось. Из хижины он не убежал ни разу.

Мой план состоял в том, чтобы позволить Стэнли в полной мере насладиться своим прощанием с горами. Это плохо удавалось: всякий раз взглянув на него, я не мог удержаться от слез, а он пытался меня утешить, что было уже совсем нестерпимо. Мне хотелось устроить ему праздник, а вовсе не справлять по нему поминки.

В этот торжественный день я выставил из дома двух других собак, порезал ему на завтрак большой кусок парного мяса на куски помельче и скормил из рук. Стэнли не мог поверить своему счастью. На десерт он получил три политых мясным соусом печенья. После этого мы вышли из дома.

Джулиус и Девон лежали рядом, глядя вниз на долину. Редкий для Девона случай полного спокойствия. Может быть, предчувствие?

Я бросил любимый синий мяч Стэнли. Он был не круглый, а трапециевидный, и прыгал по земле под каким-то странным углом. Стэнли всегда носился за ним с величайшим рвением — лаял, наскакивал на него, рычал.

Про этот мяч можно долго рассказывать истории. Я приобрел его почти сразу после того, как у нас появился Стэнли, и тот с самого начала очень его полюбил. Миллион раз в любую погоду он гонялся за ним везде, где нам случалось бывать.

Однажды в пылу погони Стэнли влетел в куст, где ему в глаз попала соринка. Мы с ним помчались в ближайшую ветлечебницу, и там ее благополучно извлекли. Вернувшись, Стэнли первым делом отправился к злополучному кусту и добыл свой мяч. В другой раз мяч затерялся в парке где-то в сугробах. Обе собаки, вся наша семья и добровольцы-соседи долго искали его, но так и не нашли. Однако с приходом весны снег начал понемногу таять, и вот однажды Стэнли вернулся на то место и свой мяч откопал.

Среди разных проказ Стэнли излюбленным его развлечением было остановиться с мячом в зубах над уличным водостоком и бросить мяч туда. Это его страшно веселило. Я не приветствовал такую забаву, но так и не сумел объяснить собаке, что это верный способ расстаться с мячом.

Была ли у него какая-то странная прихоть, или им руководил инстинкт, но мы потеряли множество мячей в различных водостоках. Чтобы сберечь этот любимый синий мяч — теперь уже весь исцарапанный, деформированный, некрасивый — я старался никогда не бросать его в зоне риска.

Но однажды я позабыл об этом. Стэнли спокойно дошел до края тротуара, склонился над сточной решеткой (не казалось ли ему, что там живут какие-то животные вроде енотов?) и уронил мяч. Мяч отскочил от решетки, я попытался схватить его, но он отлетел на проезжую часть, потом на тротуар и — хлоп! — прямо в водосток. Стэнли был поражен и ужасно огорчился.