Друзья, которые всегда со мной

Другая, необученная дворняжка, заслышав эту дикую какофонию оглушающих звуков, вероятно, забилась бы куда-нибудь и сидела, дрожа, сжавшись в комочек; а она, Бэри, бежит…

Дан приказ — значит, беги.

— Пост! Пост! — скомандовал вожатый. И она бежит, вся устремленная вперед, туда, где ее ждут, — живое олицетворение долга, которое сотворил из нее человек.

Она служит, пока не упадет. Пока не перестанет биться маленькое трепещущее сердце в груди, хотя и прикрытой меховой одежкой, но пробиваемой осколком снаряда или кусочком свинца так же легко, как любая другая живая плоть.

Беги, беги, Бэри, беги быстрее, чтобы в тебя не попали!

Как было весело бежать, когда ее учила службе подноса и донесения хозяйка, пионерка Мила! По пути были разложены взрывпакеты, тоже раздавались взрывы, чтоб собака привыкла к ним и не пугалась, но разве это могло идти в какое-то сравнение с тем, что ждало Бэри на Карельском перешейке?… Мила передала Бэри армии — подарила Родине.

Бэри — связист, и ее дело бегать. Она переносит донесения с командного пункта и обратно, разматывая катушку, тянет телефонный провод. Катушка тарахтит на спине, провод тонкой стрункой тянется позади, сразу пропадая в свежем пушистом снегу.

Зимняя кампания, бойцы в белых халатах, и Бэри в белом халате. Так в нее труднее попасть. Мчась с донесением, она почти сливается со снеговой поляной. Так же не видно перелинявшего зайца, сменившего летний наряд на зимний, белый. Однако если заяц бежит, делая причудливые зигзаги, то Бэри всегда стремится прямо-прямо, по кратчайшему расстоянию, чтоб скорее достигнуть цели, не терять зря времени. (Разумеется, если по ней не стреляют; не то она тоже примется выделывать причудливые вензеля, чтоб не стать легкой добычей стрелка; этому искусству ее тоже обучили заблаговременно, но уже не Мила, а военные дрессировщики, и это, пожалуй, в ее ремесле всего труднее.)

Бэри — овчарка-колли. Но на ее месте могли быть немецкая овчарка и эрдельтерьер, и даже, думается, маленький фоксик. Он мал да удал и тоже не боится ничего.

Начался штурм «линии Маннергейма». Наши подрывники шаг за шагом прогрызали полосу железобетонных укреплений, долговременных огневых точек — дотов. Шквал огня. Вздрагивают земля и небо. Огненные трассы перекрещиваются во всех направлениях; кажется, не осталось ни одной непростреливаемой пяди земли, ни одного крошечного кусочка пространства. Все средства связи нарушены — да как они и могли сохраниться в таком аду! Около дотов все кипит, как в котле. Боец проползти не может. А связь нужна, очень нужна. Выручили собаки с катушками на спине.

Катушка негромко тарахтит, Бэри бежит. Близкий разрыв, рядом прочертила пулевая строчка — Бэри легла. Нет, не легла — поползла. Вскочила, побежала. Снова ползет. Рывок, остановка, снова ползком. (К ползанию приучала еще Мила: неприятное занятие — животом утюжить землю.) Метр за метром, вершок за вершком вытягивается провод — линия связи. Еще одно усилие… Ну! Прыжок через земляной бруствер! Бэри — в окопчике, наскоро отрытом саперами… Дошла! Дошла, милушка! С нее снимают портдепешник, извлекают донесение, гладят, кормят (но она не ест, нет! до того ли? И у собаки есть нервы!)… Спасибо! Дошла!

Громы справа, слева. Трата-та, трата-та… Бух! Бах! И снова трескотня пулеметной и ружейной стрельбы. Но уже нестрашно. Бэри в безопасности (относительной, конечно).

Надолго ли?

Снова донесение или прокладка линии. Снова — беги.

Короткая передышка — и опять…

Сколько она перенесла донесений? Никто не считал, но можно не сомневаться — много.

Нужна ли собака-связистка на войне в наше время? Оказалось — нужна. Даже, в известных обстоятельствах, незаменима.

Сколько раз финны стреляли по бегущей собаке из артиллерии, минами, выдавая тем самым свою бессильную ярость: собака сильнее их, всей ихней техники!

Недостаток любительских собак — лают (демаскируются). А военная собака сурова, ибо суровы законы войны: за ошибку здесь платят жизнью. И Бэри скоро отучилась лаять по пустякам. Иногда она сутками не подавала голоса. Вот так уж устроено: караульная собака — лает, связная, пограничная — молчит; у каждой свои особенности. Специальность, ничего не поделаешь.

Танкисты очень любили мохнатых связистов. Приносили бутерброды с маслом. Во время передышки возле собаки обязательно побывает несколько человек. Случалось, сам еще не успел поесть, помыться, а уже хочет проявить свои чувства. На войне ласка нужна всем вдвойне: и тому, кого ласкают, и тому, кто ласкает…

Наши войска приближались к Выборгу. Близилась развязка.

Советские тяжелые танки «КВ» почти без повреждений прошли через «линию Маннергейма»; но четвероногой связистке пришлось поработать и тут, не раз она была на волоске от гибели.

Последнее донесение. Бэри послали, как всегда. Впереди была река, водный рубеж, который требовалось преодолеть. Морозы не сумели сковать ее; только у берега был узенький припой льда; дальше темная вода, она дымилась. Пар окутывал все вокруг голубоватым колеблющимся маревом. Было утро, чуть рассвело.

Бэри уже случалось переправляться вплавь, это не могло ее смутить. Все такие купания оканчивались для нее благополучно.

Бэри вошла в воду, бурное течение сразу подхватило, понесло. Несколько раз ее ударило о подводные камни; отчаянно работая лапами, она сумела преодолеть быстрину и выбраться на спокойный плес. Река была неширока, и уже скоро Бэри очутилась у берега. Долго не могла выбраться на сушу: тонкий хрупкий ледок ломался под ее тяжестью, рассыпаясь на звонкие стекляшки; она проложила в нем борозду, только выбралась, — лапы еще скользили, срывались, царапая когтями, — отряхнулась, и тут первый разрыв мины почти накрыл ее. Финны заметили собаку.

Пока Бэри взбиралась по косогору, продолжая скользить и проваливаться, они успели выпустить по ней с полдесятка мин. Мины лопались поблизости, осколки свистящим роем проносились над собакой, к счастью, ни один не задел. А тут и лесок, она скрылась из поля зрения. Минометы замолчали. Но ненадолго.

Ельник скоро кончился. Дальше было открытое пространство, ни кочки, ни кустика. И вот тут началось.

Разрыв. Она вправо.

Разрыв. Она влево.

Еще разрыв… Она легла.

Но сколько можно лежать неподвижно? Надо бежать. И она побежала. А по ней стреляли. Минами крупного калибра.

Состязание между собакой и артиллеристами!

Но сколько оно могло продолжаться? И сколько шансов на успех было у той и у другой стороны? У нее, у Бэри, лишь быстрые ноги да горячее бьющееся сердце, да живой ум и преданность; там — безжалостная техника.

Собака устала, от нее валил пар. Она же не железная!

После купания мороз сразу схватил мокрую шерсть, она зазвенела вся; Бэри сперва была как ледяная. Она разогрелась от быстрого непрекращающегося бега; однако скорость его была сейчас меньшей — сказалось перенапряжение сил.

А там, за этой завесой разрывов, ее ждали. Тяжелый танк с перебитыми гусеницами третьи сутки отбивался от врагов; и неподвижный он был страшен им. Третьи сутки танкисты, ожидая помощи, не давались противнику. Рация не работала, ход потерян, скоро кончатся боеприпасы. Что делать дальше? Для связи посылали человека — убит. Послать еще одного? Ответ дало темное быстро перемещающееся пятнышко, появившееся на снежной целине.

За Бэри в бинокль следили друзья. Давай, давай, милушка! Еще немного… Бьют-то как, понимают, что не зря бежит собака, не пустая. Как назло, ни одного кустика, за которым можно было б укрыться. Голо, как стол! Упала. Неужто убили? Нет, побежала снова. Она неслась своим характерным овчарочьим стелящимся аллюром, словно надеясь обогнать то, что летело вдогонку с визгом и воем, угрожая смертью… Давай, родная, давай!

— Она ведь мокрая, заледенела, поди…

— Застудится…

— Согреем, у мотора или под полушубками…

Но греть не пришлось.

Новый разрыв взметнул новый фонтан земли и снега, осыпал ее всю, — словно дождь, сухой земляной и больно бьющий по спине дождь! — но она не услышала: ее ранило. Оторвало челюсть. Из пасти хлынула кровь, она лилась на снег, алая дорожка оставалась позади. Собака продолжала бежать. Она уже почти ничего не слышала, не сознавала, не чувствовала боли. Оставался лишь один импульс: надо бежать, надо бежать. Во что бы то ни стало.