Герои Брестской крепости

Красноармеец Б. Н. Михайловский. 1941 г.

Однако дивизионная и другие радиостанции не отвечали на призывы крепости.

Все попытки передать кодированную радиограмму ни к чему не привели. Казалось, гитлеровцы не только окружили крепость, но и заполонили весь эфир: на всех волнах слышались гортанные немецкие команды, и лишь изредка прорывались отрывочные, яростные возгласы наших танкистов, ведущих где-то бой с танками врага, или выкрики летчиков, дерущихся в воздухе с «юнкерсами» и «мессершмиттами».

Тогда Фомин решил оставить условный код и перейти на открытый текст. Учитывая возможность радиоперехвата противником, он составил преувеличенно бодрую радиограмму, и комсомолец-радист Михайловский снова сел к микрофону.

— Я крепость, я крепость! — понеслись в эфир новые призывы. — Ведем бой. Боеприпасов достаточно, потери незначительны. Ждем указаний, переходим на прием.

Снова и снова повторял Михайловский эти слова, но ответа на них не было. Радиостанция продолжала посылать свои сигналы, пока, наконец, у нее не иссякло питание, и голос сражающейся крепости замолк в эфире навсегда.

Такая же неудача постигла и радиста Восточного форта, который по приказанию Гаврилова непрерывно посылал в эфир свои сигналы. Ответа на них не было, и майор, убедившись, что все попытки наладить радиосвязь напрасны, приказал выключить рацию и, экономя батарейки, включать ее только для приема и записи последних известий.

В этот первый день кое-где в подразделениях еще работали батарейные радиоприемники. Один из таких приемников стоял в клубе 98-го противотанкового дивизиона. Этот клуб был оборудован в подземном бетонированном помещении какого-то бывшего склада, и сюда-то Нестерчук, возглавивший оборону артиллеристов, приказал поместить жен и детей командиров. Здесь, в темном подземном зале, где рядом с радиоприемником, над лежащими вповалку на полу женщинами и детьми высилась строгая, неподвижная фигура красноармейца Соколова, охранявшего боевое знамя дивизиона, люди услышали около полудня сквозь грохот разрывавшихся наверху снарядов далекий голос из Москвы. Передавалось правительственное сообщение. Каждое его слово западало глубоко в сердца людей, которые уже несколько часов жили среди пламени и смерти, в кипящем котле войне. И как только передача была окончена, содержание этого обращения Советского правительства к народу, передаваемое из уст в уста, скоро стало известно всем артиллеристам, которые в это время вели упорный бой с автоматчиками на крепостных валах.

Немного позднее текст обращения был принят в Восточном форту, а также связистами в подвале здания 333-го стрелкового полка на Центральном острове. В тесном узком отсеке подвала едва-едва слышался голос московского диктора — батареек для нормального питания не хватало, — но собравшаяся здесь группа бойцов, затаив дыхание, ловила слова обращения. Старший лейтенант Потапов велел также привести сюда нескольких раненых, чтобы они потом пересказали текст обращения тем своим товарищам, которые уже не могли ходить. И здесь призыв Правительства вдохнул в защитников крепости новые силы и еще больше укрепил их уверенность в том, что помощь вот-вот должна подойти.

Между тем продолжались попытки установить связь с командованием. Несколько раз в течение этого первого дня в разное время и из разных мест крепости командиры посылали в город группы разведчиков. В большинстве случаев эти группы поредевшими возвращались обратно — им не удавалось пробраться сквозь плотное кольцо немецкой пехоты. Другие исчезали бесследно — вероятно, если отдельные разведчики и добирались до города, то вернуться в крепость и доложить, что происходит в Бресте, они уже не могли.

В середине дня полковой комиссар Фомин решил послать в город разведку на броневиках.

Внутри ограды Белого дворца в одном из домов располагался отдельный разведывательный батальон. В ночь начала войны в казармах этого подразделения находилась группа бойцов, а поблизости, в автопарке, стояли семь бронемашин, находившихся в ремонте. Работая под огнем врага, бойцы во главе с комсоргом батальона, принявшим командование, сумели в течение нескольких часов восстановить пять броневиков. Подъехав к уже горевшему складу боеприпасов, работая среди пламени, ежеминутно рискуя взлететь на воздух, они погрузили в машины запас снарядов и патронов и явились к Фомину получить боевую задачу.

В это время комиссар, сидя в подвале Белого дворца, допрашивал только что взятого в плен немецкого офицера. Пленный оказался подполковником, офицером разведки 45-й пехотной дивизии. В его полевой сумке вместе с подробным планом крепости были найдены важные штабные документы, которые представляли большой интерес для нашего командования. Комиссар как раз обдумывал, каким путем переслать эти документы в штаб дивизии, когда ему доложили о готовности бронемашин. Решено было, что три броневика попытаются прорваться в город и что командование этой группой примет ближайший помощник комиссара, комсорг полка замполит-рука Матевосян. Ему и поручил Фомин доставить в штаб бумаги, взятые у пленного.

Впрочем, к этому времени Матевосян уже считался не заместителем политрука, а полковым комиссаром. У Фомина оказалась с собой запасная гимнастерка с четырьмя прямоугольниками на петлицах, и он приказал комсоргу надеть ее. Когда Матевосян попытался возразить, Фомин объяснил ему, что в крепости мало командного состава и бойцы будут чувствовать себя уверенней, видя в своих рядах еще одного старшего командира. Комсоргу оставалось только выполнить приказ начальника, и он, так внезапно повышенный в звании, в дальнейшем командовал одним из решающих участков обороны в районе 84-го полка. Сейчас же ему предстояло выполнить новое опасное и ответственное поручение Фомина и установить связь со штабом дивизии.

Комиссар горячо обнял на прощанье комсорга, и тот занял место в кабине головной машины. Три броневика под огнем пулеметов противника стремительно проскочили мост у трехарочных ворот цитадели и направились к северным внешним воротам крепости. Но там в это время шел бой, а в самом туннеле ворот горела немецкая машина, загораживая путь. По команде Матевосяна броневики свернули налево — к северо-западным воротам, но и там застали ту же картину. Оставались только одни — восточные, Кобринские, ворота — ближайшие к городу, — и комсорг поспешно направил головную машину туда.

Дорога к этим воротам вела мимо группы домов комсостава 125-го и 333-го стрелковых полков. Еще издали Матевосян и его спутники заметили, что там идет бой. Автоматчики, полукольцом охватив дома, вели непрерывный огонь по окнам, а в ответ из домов раздавались скупые расчетливые выстрелы.

Дружно развернувшись, броневики ударили с тыла по гитлеровцам из всех своих пулеметов. В несколько минут фашистский отряд был уничтожен. И тогда, освобожденные от осады, выпрыгивая из окон, выбегая из дверей, к своим спасителям радостно бросились наши люди. Здесь было несколько бойцов и командиров, но больше всего женщин и детей.

Опередив других, к вышедшему из кабины Матевосяну подбежала молодая женщина. Ее нарядное цветастое платье было разорвано, из рассеченной пулей щеки текла кровь, в руках она сжимала немецкий автомат. Задыхаясь, еще охваченная жаром недавнего боя, она схватила его за руку:

— Товарищ комиссар, что нам делать? Боеприпасы кончаются!

Остальные, окружив комсорга тесной толпой, наперебой расспрашивали его о положении в крепости. Здесь был какой-то капитан с окровавленной повязкой на лбу, женщины, испуганно прижимающие к себе маленьких детей, и женщины с оружием, какой-то мальчик-подросток, зажавший в руках немецкую гранату с длинной деревянной ручкой, полураздетые бойцы с винтовками.

Матевосян, как мог, успокоил этих людей, советуя им попытаться пройти в центральную крепость, где находится штаб обороны. Он уверенно говорил о том, что вскоре подойдут на выручку наши части и враг будет разбит и отброшен. Поручив капитану командование этой группой, он снова сел в машину, и броневики, набирая скорость, пошли к Кобринским воротам.