Адмирал Нахимов

предложил Нахимову служить у него, с каким восторгом Нахимов

согласился. Он считал за верх счастья службу в числе офицеров

фрегата «Крейсер», который тогда, по всей справедливости, был

признан товарищами и моряками вообще за образец возможного

совершенства военного судна. Фрегат «Крейсер» отправлялся в дальний

вояж на три года.

Потом я знал Нахимова под начальством того же знаменитого

моряка лейтенантом на корабле «Азов». В наваринском сражении:

он получил за храбрость георгиевский крест и чин

капитан-лейтенанта. Во время сражения мы все любовались «Азовом» и его отче-

тистыми маневрами, когда он подходил к неприятелю на пистолетный

выстрел. Вскоре после сражения я видел Нахимова командиром

призового корвета «Наварин», вооруженного им в Мальте со

всевозможною морскою роскошью и щегольством на удивление

англичан, знатоков морского дела. В глазах наших, тогда его

сослуживцев в Средиземном море, он был труженик неутомимый. Я твердо

помню общий тогда голос, что Павел Степанович служит 24 часа

в сутки. Никогда товарищи не упрекали его в желании

выслужиться тем, а веровали в его призвание и преданность самому

делу. 11одчиненные его всегда видели, что он работает более их, а

потому исполняли тяжелую службу без ропота и с уверенностью,

что все, что следует им или в чем можно сделать облегчение,

командиром не будет забыто.

Об адмирале Нахимове можно было слышать самые

разнообразные толки и суждения, прежде чем судьба выказала свету

высокие достоинства этой личности. Разнообразие отзывов будет

продолжаться, без сомнения, и после смерти героя, который остался

не разгаданным многими. Напрасно будем мы приписывать

биографиям значение образцов для подражания. Каждый прокладывает

себе путь по-своему, повинуясь влечениям своих природных

наклонностей. Нахимов выходил из разряда людей обыкновенных по

своему громадному характеру и силе воли. Необыкновенная

деятельность, светлый ум, отличавшийся оригинальным, практическим

направлением. Ошибается тот, кто называет его человеком простым

и подражателем. Павел Степанович вовсе не был так прост и так

подражателен, как он сам старался выказаться большинству.

Направление у него было вполне самостоятельное, не зависимое от

влияния наставника; слово это мы понимаем исключительно в

специальном значении, а никак не в нравственном. Кто служил долгое

время под личным начальством Павла Степановича и был коротко

с ним знаком, тот никогда не согласится с автором статьи, из

которой можно понять, что Павел Степанович был когда-нибудь

нравственным мучеником. Имя Нахимова не нуждается в защите; мы

высказываемся, удовлетворяя своей потребности поделиться мыслями

о таком близком для каждого из нас предмете, и совершенно

отказываемся от права критика и биографа, сознаваясь откровенно

в своей неспособности и неопытности на литературном поприще.

Встречая препятствия на пути жизни, Павел Степанович

непоколебимо следовал к предназначенной великой цели, вполне сознавая

свое могущество, и, как Джервисг русского флота, он, больше чем

кто-нибудь другой, способствовал образованию типа русского

матроса и морского офицера. Под личиной простяка и старого моряка

он, живя на берегу, сближался и даже дружился с молодежью,

страстно любил спорить и толковать о морском ремесле, с

удовольствием прислушивался на Графской пристани Севастополя к крити

ческим суждениям об управлении судами и в особенности

шлюпками под парусами. Понимая совершенно дух русского

простолюдина, он умел сильно действовать на матросов и всеми силами

старался вселить в них гордое сознание великого значения своей

специальности.

Это сближение сановника с толпой было понято различным

образом; многие слова и выходки Павла Степановича принимали

буквально; отсюда произошли разные анекдоты, истинные и

вымышленные, которые вредили ему во время жизни. Начали

говорить: Павел Степанович устарел, отстал от века; причина: вчера

он встретился на Графской пристани с мичманом NN и спросил его,

где он служит; тот отвечал, что на пароходе. «Не стыдно ли вам,

г. NN, в ваши лета на самоваре служить». Эта выходка,

подхваченная с истинным восторгом веселой молодежью, многими была

понята и истолкована превратно. Неужели Павел Степанович

называл пароходы самоварами, желая выразить преимущество парусных

судов перед первыми? Кому не понятно, что молодой морской

офицер должен начать свое служебное поприще на мелком парусном

судне, которое, по справедливости, должно назвать колыбелью

моряка. Говоруны Графской пристани называли Михаила Петровича

Лазарева также устарелым, потому что он любил тендера, как будто

Лазарев не знал всех недостатков тендера, как мореходного судна.

Пользуясь кампанией в море, Павел Степанович обнаруживал

такую деятельность, которая дается в удел немногим. Строгость его и

взыскательность за малейшее упущение или вялость на службе

подчиненных не знали пределов. Самые близкие его береговые

приятели и собеседники не имели минуты нравственного и физического

спокойствия в море: требования Павла Степановича возрастали в

степени его привязанностей. Можно было подумать, что его

приближенные люди ему совершенно чуждые и которых он сильно

притесняет. Постоянство его в этом отношении и настойчивость были

истинно поразительны.

Не осмеливаясь осуждать покойного адмирала за подобный

способ действовать на подчиненных, позволим себе заметить, что,

вероятно, побудительною причиною была ненасытимая потребность

деятельности, которая иногда уклоняет в сторону от главной цели.

Неестественная деятельность в продолжение многих месяцев и в

особенности напряжение нравственных сил человека, находящегося

постоянно настороже, неминуемо ослабляют его энергию. Можно

согласиться с тем, что это хорошая морская школа, но без

дальнейших эпитетов. Нравственная морская школа есть выражение

совершенно однозначащее честному исполнению своей обязанности

человека, служащего где бы то ни было. Бдительный надзор начальника

за каждым шагом подчиненных необходим везде и всегда, потому

что не все подчиненные одинаково понимают чувство долга...

В адмиральской каюте, за обеденным столом, Павел Степанович

снова делался общим добродушным собеседником; имея веселый

нрав, он отличался гостеприимством русского человека, любил

угостить тех, которым от него сильно доставалось на службе, и

развеселить общество своей живой, занимательной беседой. Выговоры и

замечания Павла Степановича, впрочем, не были очень тягостны,

потому что они всегда имели отпечаток добродушия; после первой

вспышки, выраженной очень просто и лаконически, не задевая

глубоко за живое, что свойственно менее опытным начальникам, он

через несколько времени старался смягчить впечатление молодого

человека разными сентенциями в таком роде: «Как же это, г. N, у вас

сегодня брам-шкоты не были вытянуты до места. Это дурно; вы

никогда не будете хорошим адмиралом. Знаете ли, почему Нельсон

разбил французско-испанский флот под Трафальгаром?

Артиллерия у него была хорошая. Мало того, что артиллерия была хороша;

этого мало-с. Паруса хорошо стояли, все было вытянуто до места;

брамсели у него стояли, конечно, не так, как у вас сегодня;

французы увидели это, оробели — вот их и разбили». Мичман NN,

конечно, не пропустил случая рассказать в кают-компании, что

Павел Степанович приписывает успех трафальгарского сражения