Герои Брестской крепости

— Кто-то из наших, — глухо проговорил он. — Фашисты своих похоронили в городе.

Он поднял голову и обвел столпившихся вокруг него солдат глазами, в которых стояли слезы.

— Их тут, под камнями, много лежит, — дрогнувшим голосом сказал он. — Помните о них, товарищи!

Никто не ответил ему — все почувствовали, что слова сейчас не нужны. Но по лицам молодых солдат, взволнованным и торжественно-строгим, было видно, что все услышанное и увиденное сегодня надолго запало им в душу, и дела безвестных героев 1941 года, павших в бою среди развалин старой крепости, навсегда останутся для них примером доблести и мужества, примером выполнения воинского долга перед Родиной. И каждый из них сейчас чувствовал себя наследником и хранителем боевой славы этих героев.

Когда все вместе тесной толпой направлялись к машинам, ожидавшим солдат, старшина Борис Орлов, сверхсрочник, прослуживший здесь, в Бресте, после войны около десяти лет, рассказал о том, как однажды он встретил тут в крепости одного из ее бывших защитников.

Было это в 1951 или 1952 году летом. Группа солдат под командованием Орлова работала в западной части Центрального острова, когда, проскочив мост через Мухавец, в крепость въехала легковая машина, такси из города. Машина остановилась у Холмских ворот, и из нее вышел офицер. Сняв фуражку, он, озираясь по сторонам, медленно пошел вдоль казарм в сторону Тереспольской башни, неподалеку от которой работали солдаты Орлова.

Офицер остановился у развалин Тереспольской башни. Это был майор лет сорока, с заметной проседью в темных волосах и со строгим, резко очерченным лицом. На груди его тесно, в два ряда, пестрели ордена и медали.

Майор долго стоял с непокрытой головой, пристально глядя на камни развалин и, видимо, не замечая солдат. Те в свою очередь без особенного любопытства поглядывали на незнакомого им командира. Офицеры, ехавшие служить за границу или возвращавшиеся на Родину из оккупационных войск, нередко в ожидании поезда приезжали с вокзала осмотреть крепость, о которой ходили такие удивительные рассказы. Солдаты уже привыкли к подобным посетителям.

Но то, что произошло затем, было совсем необычным и невольно привлекло внимание солдат к приезжему. Незнакомый майор вдруг тихонько опустился на колени и потом приник грудью к пыльным и грязным, буроватосерым камням развалин, закрыв лицо руками. Громкие, неудержимо рвущиеся рыдания донеслись до солдат.

Старшина и два бойца тотчас подошли к офицеру.

— Что с вами, товарищ майор? — участливо спросил Орлов.

Майор, вздрогнув от неожиданности, оглянулся. При виде бойцов он овладел собой и встал с земли. Лицо его было мокро от слез, и глубокая скорбная складка залегла между густыми, строго нахмуренными бровями.

— Мы дрались здесь в сорок первом, — прерывающимся голосом ответил он.

Солдаты с сочувствием и живым любопытством смотрели на майора, как бы ожидая, что он заговорит о тех, памятных ему днях. Но майор больше не сказал ничего. Он постоял еще несколько минут, вытер платком глаза, надел фуражку и, козырнув солдатам и старшине, быстро пошел к машине.

— Хотел я его фамилию спросить, да как-то неудобно было, — сказал Орлов. — Вижу, расстроился человек.

— А ведь, может быть, их немало есть, живых защитников крепости, — задумчиво сказал один из офицеров. — Живут по разным местам и никто о них не знает…

На другой день мы с Матевосяном и Махначем приехали в Южный военный городок Бреста, где когда-то находился гитлеровский лагерь для военнопленных. Сейчас ничто не напоминает о том страшном времени.

Правда, по-прежнему тут высятся те же красные кирпичные казарменные корпуса, вокруг которых густо разрослись большие деревья. Только в одном месте, между домами, стоит за оградой невысокий каменный обелиск, на котором высечено: «Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины!»

И вот, когда мы вышли около обелиска из машины, эти два взрослых человека начали рыдать, как дети. И Матевосян, сквозь рыдания, вспоминая тех людей, вместе с которыми ему пришлось быть в гитлеровском лагере, сказал:

— Они уже не могли ходить… Они только ползали и говорили нам: «Товарищи, вырветесь за проволоку, не забывайте о нас, отомстите за нас!»

А Махнач, также сквозь слезы, сказал, показывая на густые зеленые деревья:

— Видите, вот здесь не было ни одного листа — пленные все съели.

Очень много незабываемых, поистине потрясающих впечатлений оставила эта поездка в Брест. Мы ежедневно бывали в крепости с Матевосяном и Махначем, слушая их рассказы. Кроме того, мне удалось разыскать в Бресте семьи командиров, погибших в крепости, — тех самых женщин и детей, которые вместе с нашими воинами пережили все тяготы обороны в памятные дни июня и июля 1941 года.

Мы пробыли в Бресте неделю и вернулись назад. Матевосян, Никонова и я уехали в Москву, а Махнач вернулся к себе в Минск.

В Москве Матевосян еще на некоторое время задержался, используя оставшиеся дни отпуска. Ему нужно было добиться пересмотра вопроса о своей партийности в Центральном Комитете партии. Дело в том, что после войны Матевосян еще не был восстановлен в рядах партии, и он хотел воспользоваться пребыванием в столице, чтобы лично похлопотать об этом. Впрочем, вскоре отпуск его кончился, и он вынужден был уехать, не дождавшись решения. Но спустя несколько месяцев я получил от него из Еревана длинную телеграмму, в которой он восторженно сообщал мне, что снова находится в рядах Коммунистической партии Советского Союза.

История Александра Филя

Когда мы вернулись из Бреста, я снова вспомнил об участнике обороны крепости Александре Филе из Якутии.

Как указывалось выше, из письма Александра Филя в Музей Советской Армии я впервые узнал фамилию Матевосяна. Когда мы встретились с Матевосяном, я стал расспрашивать его о Филе. Матевосян давал ему самую лучшую характеристику. Он рассказывал, что Филь до войны был одним из самых активных комсомольцев, секретарем комсомольской организации штаба полка. Он характеризовал его как настоящего советского патриота, человека, беспредельно преданного Родине и партии, вспоминал, что Филь героически сражался в первые дни обороны крепости, вплоть до того момента, когда Матевосян был ранен и вышел из строя.

Как известно, Филь на протяжении двух с лишним лет не отвечал на запросы из музея, и последние его письма были датированы 1952 годом.

Снова перечитав эти письма Филя, я обратил внимание на то, что они проникнуты каким-то тяжелым настроением. Чувствовалось, что Филь — человек травмированный, переживший какую-то большую личную трагедию. В его письмах встречались такие фразы: «Я не имею права писать о героях потому, что я был в плену». «Я жалею, что не погиб там, в Брестской крепости, вместе со своими товарищами, хотя это от меня не зависело».

В одном из писем он вскользь упоминал о том, что лишь недавно отбыл наказание и получил гражданские права. Что это за наказание и в чем заключалась его вина, он не сообщал.

Возникали две догадки. Либо Филь в 1952 году уехал из Якутии и сейчас живет где-то в другом месте, либо он просто прекратил эту переписку, считая, как он писал, что человек, побывавший в плену, не имеет права говорить о героях. Как бы то ни было, следовало приложить все усилия, чтобы разыскать Филя. Дело в том, что Матевосян и Махнач могли рассказать только о событиях самых первых дней обороны, до того, как они были ранены, а Филь сражался в крепости больше недели и все это время находился рядом с главными руководителями гарнизона центральной крепости — полковым комиссаром Фоминым и капитаном Зубачевым. Его воспоминания должны были пролить свет на многие обстоятельства обороны.

А. М. Филь. 1955 г.

Я начал с того, что дал телеграмму в Алдан управляющему трестом «Якутзолото», в системе которого работал Филь. Уже на другой день я получил телеграмму от управляющего Н. Е. Заикина — он сообщал мне, что Филь живет и работает на прежнем месте.