Руина, Мазепа, Мазепинцы

Павла Михаленка, полкового писаря нежинского, он тебя и в

Москву, и назад из Москвы будет провожать. Только ты в

Малороссийском приказе откровенно расскажи все, что нам здесь

говорил о Дорошенковых замыслах и о хане, и о Серке, и об

ином обо всем, никакого дела, хоть и малого, не утай! Желаю

тебе счастливого пути и скорого к нам возврата>.

Мазепа был человек очень ловкий и сообразительный, притом один из таких, которые обладают врожденною

способностью сразу всякому нравиться и располагать к себе людские

сердца. Избежавши крайней опасности в поле от запорожцев, он успел понравиться Самойловичу и Ромодановскому; сразу

понравился он, кому нужно было, и в Москве. Мазепа

сообразил, что служить Дорошенку нет более расчета, потому что

дорошенково дело было уже почти совсем проиграно; Мазепа

уразумел, что кто из близких к Дорошенку впору и кстати от

него отречется и окажет услугу его противникам, тот много

выиграет в жизни. В таком именно положении сознал себя

тогда Мазепа. Он в Малороссийском Приказе все рассказал о

своих отношениях к Дорошенку, об известных ему замыслах

правобережного гетмана и о разных обстоятельствах событий

последнего времени.

280

<Почему - спросили Мазепу - Дорошенко не послал

аманатов в Черкассы, когда боярин и гетман отправили к нему

посланцев принять от него присягу?>

Мазепа объяснил: Приехало 23 человека от Серка и стали

говорить Дорошенку, чтоб он не ездил к боярину и гетману в

Переяслав, це отдавал бы своей булавы и бунчука, а

по-прежнему оставался бы гетманом на правой стороне и приехал в

Сечь для подтверждения своего гетманства. А тут пришли вести, что из Крыма идет к Дорошенку в помощь орда. Дорошенко не

поехал в Запорожскую Сечь, опасаясь государевых людей на

дороге, но с посланным стрелецким головою не стал уже

ссылаться. Я просился у него в Корсун к жене своей, а Дорошенко

не пустил меня и сказал: тебя, верно, Ромодановский соблазняет

соболями, хочешь мне изменить! Он приказал мне присягнуть, а потом послал меня к турецкому визирю с письмом и приказал

на словах сказать ему, чтобы прислано было поскорее турецкое

или татарское войско. С тем отправил меня Дорошенко; а на

степи меня перенял Серко. Провожатых татар запорожцы

нобили, а я от них не бежал и не бился и был у них на степи

недель пять.

Взятые у Мазепы дорошенковы письма были писаны к

турецкому главному визирю, к крымскому хану, к ханскому визирю

и к некоторым мурзам, ханским любимцам. Дорошенко извещал

своих союзников, что враги <барабаши> (такую кличку давали

правобережные^ левобережным козакам) подступают под Жаботын, а Ромодановский и гетман <барабашский> уже <переправляются

через Днепр под Каневом. Хотя москали не страшны и прежние

гетманы при помощи одних татар с ними справлялись, но у меня

теперь людей мало>.

Ласково приняли в Москве Мазепу и отпустили, дозволивши

перейти с семьею и с пожитками на левый берег Днепра, о чем

просил за него гетман Самойлович. Отсюда начался поворот в

судьбе этого замечательного человека.

Неудача посольства Мазепы к туркам не помешала туркам

подать помощь Дорошенкову делу. Вместо Мазепы, Дорошенку

пособил тогда Гоголь, который, передавшись, как выше было

сказано, после переяславской рады Польше, изменил полякам, опять перешел на сторону Дорошенка и впору известил

турецкого султана об опасности, грозившей Чигиринскому гетману.

Спеша спасать турецкого подручника, в начале июня турецкое

войско перешло через Днестр у Сороки; турки взяли городок

Костницу и истребили там всех жителей, потом подошли под

Куничное; туда стеклось множество людей из других городков, и в течение одиннадцати дней осажденные упорно отбивались, наконец турки жестоким приступом взяли Куничное и все живое

281

в нем истребили, а город сожгли. Гоголь между тем разбил

верного царю поднестровского полковника Зеленского. 20-го июля

брацлавский полковник Лисица доносил Самойловичу, что турки

ворвались в Тульчин, осадили его в тамошнем замке, и просил

о выручке. По этому письму Самойлович приказал Дмитрашке

Райче идти туда из-под Смелой, но Дмитрашко Райча, дошедши

до города Буки, отправил своего наказного Войцу-Сербина с

двумя тысячами к Лодыжину, а сам воротился в Корсун, и

оттуда в Канев, потому что взятые в плен турецкие языки

всполошили Козаков, наговоривши им под пыткою, будто турки

помирились с поляками и идут на Киев. Войца-Сербин соединился

с Андреем Мурашкою, которого Самойлович отправил также в

Лодыжин с охотницким полком. Едва они успели вступить в

этот городок, как под Лодыжин подошла турецко-татарская сила.

Лодыжинские предместья были сожжены. Козаки заперлись в

замке. Но лодыжи’нское поспольство пришло в страх: выбросили

белое знамя. Великий визирь при самом начале этой войны

объявил повеление <обрекать всех неверных победоносному

мечу>, и турки, не обращая внимания на белое знамя, продолжали

палить в Лодыжян. Мещане выслали к ним еще депутатов: те

кланялись туркам и уверяли, что все жители Лодыжина остаются

верными подданные падишаха, что враждебные действия

оказывают не они, а 2.000 барабашевцев, которые пришли к ним

незваными и засели в замке. Великий визирь дал им такой

ответ; <коли бы вы были на самом деле верные подданные

Высокого Порога, то вы бы должны были или выдать пришедших

к вам, или отлучиться от них. Победителям невозможно делать

между вами различия>. Пальба усилилась, и мещане в третий

раз выслали депутацию: на челе ее был лодыжинский протопоп.

Жители предавались на волю победителя и просили только

выпустить их живыми с семьями и пожитками. Неумолимый

визирь сказал: <что-нибудь одно из двух выбирайте - или неволю, или смерть, иной судьбы не будет вам; если еще раз с этим

придете, прикажу картечами вас встретить>. На другой день

мещане выелали сказать, что сдаются совершенно на волю

победителя. Вышло 800 Козаков, положили оружие. Турки тотчас

забили их в колодки и отправили невольниками на свои галеры.

Такой же участи подверглись все лодыжинские мещане с своими

семьями. Мурашка ни за что не хотел сдаться, держался

несколько дней с своими козаками, пока от беспрестанных битв, от зноя и безводья все не изнемогли и не полегли один на

другом. Так гласит одно известие. По другому известию, Мурашка сдался сам с двенадцатью человеками, в числе которых

были сотник и протопоп. Но когда визирь стал допрашивать, сколько при Ромодановском и Самойловиче войска, Мурашка

282

отвечал: так много, что могут победить и султана, и хана. Это

не понравилось визирю. Он крикнул на Мурашку, а Мурашка

смело стал укорять визиря: <вы - говорил он - воровски

пришли на нас: так между государями не водится: обступили

нежданно в Лодыжине нас и побили. Если бы царю было заранее

ведомо о ваших затеях, так вашего султана встретили бы не то

что за Днестром, но еще и за Дунаем>. Разгневанный визирь

приказал увести его и отрубить голову, но, одумавшись, воротил

его снова, а Мурашка стал ругать визиря и султана и всех

турок жестокою бранью и проклинать мугамеданскую веру.

Визирь приказал казнить его1.

Главный визирь из-под Лодыжина отрядил товарища своего, или каим-мекама, султанского любимца Мустафа-пашу, под

Умань - с приказанием сжечь город и жителей увести в неволю, а если окажут сопротивление, то перебить всех без разбора.

Вместе с турками подъехали к Умани дорошенковы старшины

и стали уманцам делать предложение сдаться, обещая милость.