Фашизофрения

Интересна реакция на это заявление не из оранжевого, а из сине-белого лагеря. «Надо ли говорить, что это некорректное, а по сути — хамское, заявление сродни столь же некорректному и хамскому, обратному, заявлению о том, что русский язык — это, дескать, „язык блатняка и попсы“?» ^{175}

Так прокомментировал высказывания Н. Левченко автор КИДа.

Но неужели все действительно настолько запущено? Неужто два высказывания «русский — язык блатняка» и «украинский — язык фольклора» действительно так уж «сродни»? Неужели они хотя бы сопоставимы по степени хамства?

Или вот еще одна оценка, также из антиоранжевого лагеря:

«Что тут скажешь? Оскорбительно и неумно, безобразно по форме и неверно по смыслу.

Н. Левченко незаслуженно обидел миллионы своих украиноязычных сограждан. Что бы мы ни слышали в свой адрес от политических проходимцев, избравших своей профессией спекуляцию на национальной гордости, опускаться до их уровня нельзя ни в коем случае. В противном случае — а чем „мы“лучше „них“?» ^{176}

Осмелюсь заметить, что в данном случае дело не в том, кто лучше или хуже в своей агитации и пропаганде (с точки зрения эффективности «лучше», как правило, оказывается тот, кто готов действовать любыми, в том числе и неприемлемыми средствами, т.е. тот, кто с точки зрения этики — «хуже»). А дело тут в том, почему обычный гражданин, не политик и не журналист, прочитав вышеприведенное высказывание г-на Левченко, как правило, недоуменно пожимает плечами: «И что тут неправильно?»

Тарас Григорович и Сердючка

«Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, а потому надо желать одной правды и искать ее, несмотря на все выгоды, которые мы можем потерять из-за нее, и даже несмотря на все те преследования и гонения, которые мы можем получить из-за нее», — писал Ф. М. Достоевский.

Эти слова не содержат и намека на унижение Пушкина или народа, а являются квинтэссенцией обычного здравого смысла. Потому что при противоположном подходе мы постоянно и неизбежно будем спотыкаться о несоответствия действительности и наших представлений о ней.

Таким образом, вопрос не в том, корректно или оскорбительно высказывание Н. Левченко, а в том, правдиво ли оно.

Для ответа на этот вопрос мы должны задуматься над тем, почему наши апологеты одноязычия (украинского) так боятся, что русский вытеснит украинский, и не боятся такого вытеснения со стороны, например, английского или польского языка.

Ответ будет неприятен как сторонникам монолингвизма, так и политкорректным их противникам, выступающим за «второй государственный», «языковую хартию», но при этом безоговорочно признающим «руководящую и направляющую» роль украинского языка.

Различия между украинским и польским, украинским и английским — языковые, тогда как различия между украинским и русским — диалектные. Этому суждению существует множество специальных доказательств, но есть одно, понятное любому человеку, неспециалисту: носители двух разных диалектов, в отличие от носителей двух разных языков, могут понимать друг друга без переводчика. Разумеется, при взаимном желании, потому что без него друг друга не поймут и люди, говорящие на одном языке ^{177} .

Именно поэтому человек, свободно владеющий русским и украинским языками, зачастую даже и не осознает, когда он переходит с одного языка на другой. Отсюда же — и суржик ^{178} , столь ненавистный тем же сторонникам украинского государственного монолингвизма. И ненавистный в силу вышеприведенной причины — потому что позволяет быть понятным.

И именно поэтому получил в свое время обширную аудиторию в Москве и Санкт-Петербурге Т.Г. Шевченко, как сегодня получает ее Верка Сердючка (при всей несопоставимости масштабов, впрочем, и дарований, А. Данилко не следует отрицать, помня о том, что в свое время и в терминах того времени и вальсы, и «оперетка» считались вульгарной попсой).

Давайте задумаемся, почему сегодня, когда так популярны различные репринтные издания, до сих пор массово не воспроизведено первоиздание шевченковского «Кобзаря»? Да потому что подавляющее большинство сегодняшних украинских книгоиздателей — это сторонники национальной доктрины в ее так называемом западенском прочтении.

Согласно этой доктрине следует всячески подчеркивать разность русского и украинского языков. А воспроизведение «Кобзаря», наоборот, подчеркнуло бы их единство. Потому что Шевченко писал все свои произведения (об этом свидетельствуют не только печатные книги, но и рукописные автографы Тараса Григорьевича) тем же «письмом» (по правилам той же орфографии), что и Пушкин «Онегина», а Гоголь «Ревизора».

То есть с используемыми в тогдашней русской азбуке «ы», «и», «i», с «ятями», «ерсами» и «ижицами». Но без известных в современном украинском правописании «і» с двумя точками и «є».

Это же элементарные вещи — почему мы о них забываем?

Точно так же до революции 1917 года издавались книги Котляревского, Панаса Мирного и всех прочих украинских писателей. Не только Шевченко, а все они издавались преимущественно в Санкт-Петербурге и Москве. Не потому, что на тогдашней Украине это будто бы было запрещено (тогда тем более было бы запрещено в столицах), а потому, что книги на украинском, выражаясь современным языком, были тогда проектами низкорентабельными и вследствие этого посильными только для крупных общеимперских издательств.

И для выпускника современной украинской школы, воспитанного в понятиях современной украинской доктрины, наиболее странным будет даже не это. А то, что книги не только издавались в двух столицах тогдашней империи, но там же по преимуществу и расходились. Не на Украине, а в России, такой вот парадокс. Их покупали в основном фрондирующая украинофильством интеллигенция крупных городов и выходцы с Полтавщины, Киевщины и Подолии, которые жили в этих городах и строили эту Империю.

Собственно, с древнейших времен украинский и русский языки двигались от общности ко все большему разделению. Первопечатник Иван Федоров мог работать и в Москве, и в Галиции (тогдашнем Русском воеводстве Речи Посполитой), и никаких вопросов не возникало о его дву- или одноязычии.

Богдан Хмельницкий писал свои письма царю и боярам на том же языке (правда, с вкраплениями польских слов), на каком бояре писали ему ответы. Аналогично — и гетман Иван Мазепа. Он, в отличие от оранжевых «урядников», умел общаться с посланцами из Москвы без переводчика.

Для доказательства взаимной понятности речи и письма в тогдашних Московщине и Гетьманщине достаточно привести отрывок из единственного стихотворения, написанного (по свидетельству генерального судьи Кочубея) Мазепой ^{179} .