Статьи, выступления, письма

В первом случае речь идёт о том, что в текстах Че вопрос о союзе—даже временном—с нереволюционными группами и течениями оппозиции не ставится; более того, сама возможность такого союза отвергается—идёт ли речь о «буржуазии», оппозиционных военных, либеральных политических течениях и т. п.3 Такие установки контрастируют с отсутствием каких либо моментов сектантства в идеологическом плане—или применительно к отношениям между левыми или в отношениях «индивидуального» и личностного плана.

Очевидно, что за этой линией—выводы, сделанные Че из опыта Аргентины, Гватемалы, частично — Мексики и, конечно, самой Кубы (1958-1961 гг.)4. И прежде всего, сама фокусировка пробле

1 Объяснять ли это «зияние» тем, что проблема представлялась ему сугубо производной, «решаемой» формулами о «завоевании наро-дом власти» или о праве трудящихся на полноту их участия в реше-нии проблем (плана, производства и т. п.). Либо тем, что она ставила вопросы, к ответу на которые Че не был готов — потому, что они

fлежали на «обочине» его главных интересов или ставили под сомнение реалии Кубы 1960-1966 гг...

2 Точнее: в обоих случаях стратегическая правота выводов Че, не опиралась на полноту анализа.

3 Речь может идти—по Че—лишь об индивидуальном приходе «выходцев» в революционное движение.

Имею в виду и отношения с антибатистовской оппозицией из Майа-,kl ми и Каракаса, и сложности в отношениях с «равниной», и попытку США в последний час «украсть плоды» вооруженной борьбы против I диктатуры посредством военного переворота, и позицию либеральной буржуазии и правого крыла Движения 26 июля в 1959-1960 гг.

351предисловие

матики борьбы на завоевании полноты политической власти последовательно революционными силами, способными жёстко противостоять США и «спрямить путь» исторического развития. Вообще закономерностью большинства революционных (и «смежных») процессов XX века было сужение движения в его наступательной фазе и, напротив, расширение его (и его союзников) фронта—в ситуации обороны против абсолютизма, «белых», фашистов, империалистической агрессии и т.п. («Клин» versus «чаши»). И следуя—в фазе подъёма—этой линии на Кубе и в Латинской Америке Че не грешил против опыта и уроков прошлого: просто он «не хотел—и не умел —лгать»1.

Вместе с тем императив завоевания и упрочнения политической демократии, сохранения и развития её институтов и ценностей бесспорно предполагал борьбу за широту союзов. Иными словами, установка исключительно на боевой союз единомышленников («левый фронт»)—и игнорирование проблем политического плюрализма, электоральной демократии и т.д. оказывались достаточно органически связанными. В итоге стратегические выводы Че—ив вопросе об антиимпериализме латиноамериканской буржуазии, и относительно объективного характера победоносной революции в регионе—были подтверждены историей. Однако игнорирование (или маргинализация) проблем политической демократии и союзов (совпадений) с демократическими движениями центра (и «левого центра») —особенно в новой обстановке 70-х годов—облегчило наступление правой (и крайней правой). Обстановка менялась куда быстрее, чем установки...

«Невнимание» к проблематике политической демократии отразилось и на решении(ях) Геварой такой специфической, но весьма для него важной проблемы, как отношение к СССР—его прошлому, настоящему и будущему, оценке его роли в мире и для мира. Простым, прямолинейным это отношение и его эволюцию при всём желании не назовешь, в чём читатель этой книги и убедится.

В середине 50-х годов именно через интерес и восторженное отношение к странам «за железным занавесом» (прежде всего как противовеса империализму США) проходил один из магистральных путей Эрнесто Че Гевары к социализму и марксизму. Такие вопросы,

Т. е. призывать к единству, держа в уме известную установку: «сегодня—союзники, а завтра посмотрим, кто кого расстреляет».

361

как сталинизм, XX съезд КПСС и т.п. для него, по-видимому, попросту не существовали1; пропасти между псевдореволюционной и псевдоинтернационалистической риторикой—и имперско-бюрократи-ческой практикой он не ощущал. И, вообще, он, по-видимому, руководствовался в те годы логикой: «слушай врага и знай, что истина— в обратном». Вся история СССР воспринималась им тогда как прямое продолжение Октябрьской революции (восторженное отношение к которой Гевара сохранял до конца жизни) и победы над фашизмом.

Это видение и эти оценки сохранялись и в годы партизанской борьбы, и в первый послевоенный год. А затем последовательно интернационалистская позиция, занятая СССР (Хрущевым) в отношении кубинской революции, большая и — в материальном плане — совершенно бескорыстная помощь, оказанная ей; поведение «sovie-ticos» на Кубе — все это еще более усилило элементы энтузиазма в отношении Че к СССР, его людям2.

В 1960, 1961, 1962 гг. он действительно был едва ли не главным архитектором Кубинско-советской дружбы, председателем Общества дружбы Куба—СССР и т.д.

И все же задолго до Карибского кризиса восприятие Геварой ряда советских реалий становилось критическим3. Сам же кризис, точнее позиция, занятая советским руководством на втором его этапе, превратила возникавшие сомнения в грустную уверенность: на смену романтике «братской солидарности единомышленников» приходил реализм (стоицизм?) «необходимого союза различных...»

Одновременно быстро менялась оценка внутренней ситуации в СССР—и через все более категорическое неприятие советского толкования марксизма (и положения дел на «идеологическом фрон

1 Что и проявилось во время допроса в мексиканской полиции—том самом, где Че заявил о себе как о марксисте: Гевара вступил в спор

от» с допрашивающим о Сталине. На дворе—лето 1956г., что не остав-Jui ляет сомнений на счет позиции сторон.

2 !гг См. с. 153-154, а также «Свободная мысль», 2003г. №9, с. 52.

3 Под влиянием непосредственного знакомства с ними в ходе его визи-1 тов в СССР в 1960 и 1962 гг., в связи с сомнениями, возникавшими у

него по поводу определенных аспектов внешней политики СССР, в о 1 зд ходе полемики КПСС—КПК и, наверное, в раздумьях над прочитан -..кит ной литературой...

37 (предисловие

те» в целом). И по мере более глубокого—и критического знакомства с социально-экономической моделью СССР. Как увидит читатель, сначала под сомнение была поставлена возможность достижения— в рамках этой модели—коммунизма (1963-1964 гг.), а затем—уже с конца 1964 г., а, особенно, в 1965-1966 гг. и ...

... Впрочем, не хочу полностью забыть об изначальном обязательстве (не предварять содержание книги). Так или иначе в 1964-1966 гг. и в открытых (публиковавшихся), и в закрытых текстах и выступлениях Че встречаются многочисленные, прямые и косвенные выражения несогласия как с отдельными аспектами идеологической, культурной, социально-экономической («полурыночной»), внешнеполитической и т.п. линии СССР—КПСС, так и с постНЭПов-ской моделью в целом1. Критику привилегий бюрократии, социального неравенства, отстранения трудящихся от участия в планировании, неадекватности культурной политики и т.п. Но по-прежнему нет—ни в каком ракурсе—ни упоминаний (или размышлений) о сталинизме (как структурном феномене), ни о ситуации с политической демократией в СССР, о связи отмечаемых им феноменов догматизма, бюрократизации, отчуждения и т.п.—с антидемократизмом политического устройства страны...

Проще всего, как уже отмечалось выше, объяснить все это реалиями политической жизни на самой Кубе 1960-1966 гг. Но, думается, проблема—шире и глубже. Она—в основе своей—достаточно традиционна для мысли (и действия) левых2, но до сих пор не решена. В отношении Че лично3 она была поставлена (в левой литературе Запада: К. Кароль и др.) еще несколько десятилетий назад, но сколько-нибудь полного и непротиворечивого ответа на этот вопрос, по-моему, предложено не было. Читатель может попытаться найти его сам.

Сущностный анализ этой проблематики, располагающейся вокруг оси «революция —социализм—рынок—коммунизм» в рамки этого предисловия, конечно, не вмещается (и требует предварительной договорённости об определении категорий и мере их соответствия объективным реальностям).