Журнал Наш Современник 2007 #7

Теперь я знаю, почему моя мама готова отдать людям последнее.

Подобные истории есть, пожалуй, в каждой семье. Не поэтому ли мы, русские, выиграли ту войну. Разве можно представить немца на месте бухгалтера из Гатчины?

Нет, не могу представить. И все же. Почему сейчас все так плохо? Неужели что-то сдвинулось в этом мире?

5 февраля.

Вечером, когда газету уже подписали и редакция опустела, в кабинет ко мне пришли оба Романа. Хохочут:

- Хотите хохму?

- Валяйте. Но если вы об этих наших делах, то лучше выйдем на лестничную площадку - здесь наверняка слушают.

- О, у вас уже мания преследования? Пусть слушают, ума набираются. Это Бухавец. Сегодня его снова водили на допрос в наручниках.

- Знаете, что они мне предложили? Не поверите - деньги из спецфонда.

- За что? Глазки у тебя, Бухавец, некрасивые - все опухли. Характер отвратительный…

- Все за то же. Чтобы сдал информатора.

- Сдал?

- Не шутите так. Сначала я для хохмы торговаться стал. Они встрепенулись, на видеокамеру стали снимать.

- Подставляешься, Роман Константинович.

- Не. Камера у них сразу же сломалась. А когда торг дошел до десяти тысяч деревянными, я послал их, сами понимаете куда. Немцов взбеленился, пригрозил, что посадит меня в одну камеру с наркодилером и посмотрит, кто кого первый отпетушит.

- А мне, - перебил его Рома, - Немцов доверительно так сообщил, что в ближайшие дни в одной газет, из недружественных нашей, выйдет про нас фельетон. Он даже заголовок назвал - "Пиарасы". Сам, хвалился, придумал. Во мастер заголовки сочинять! Может, возьмем его в газету?

- А я ведь видел этого самого суперагента, - сказал вдруг задумчиво Бухавец. - Привозили его из тюрьмы на очную ставку.

- Ну и какой он? Что из себя представляет?

- Полная мразь - морда наглая-наглая, руки трясутся. Но такая вот деталь. Сидел он на стуле, прикованный цепью к гире. Здоровая такая -

пуда, наверное, три. "Зачем?" - спросил я следователя. "Чтобы, - ответил он, - в окно не выпрыгнул". Чудеса! Мы в ментовке до такого маразма вряд ли додумались бы.

- Занятно, конечно. Только над чем вы, друзья, гоготали?

- А разве не смешно?

Может, кому и смешно, не знаю. Кажется, бородатый Хэм сказал, что человек - единственное животное, которое умеет смеяться, хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.

14 февраля.

Вечером я гулял на свадьбе у Ромы Осетрова. Женился он на нашей же журналистке. Перо у Маринки было, пожалуй, посильней, чем у Ромы, но выдавала она "на-гора" мало. Правда, если сдаст очерк или расследование, то точно уж пальчики оближешь.

Гуляли в полутемном подвале кафе "Снежинка". Наших, из редакции, было мало - четверо или пятеро, считая меня. В основном всё родственники, друзья, подруги с обеих сторон. Я впервые, пожалуй, видел Рому Осетрова в костюме. После вечной "джинсы" и свитеров он смотрелся в черной паре и при бабочке заморским принцем. Маринка, зеленоглазая блондинка, тоже хороша.

- Завидная, блин, пара, - сказал Рома Бухавец.

Он, изрядно уже поддатый, сидел рядом со мной. Не забывал наполнять рюмки, сыпал солеными ментовскими шуточками, приводя в смущение сидящую напротив даму. Она строго поглядывала на меня: распустил, мол, кадры, господин редактор. Учительница, наверное? Или бухгалтер…

- Почему, командир, не пьем? - приставал ко мне Рома.

- Отстань, не хочу.

- Больной, что ли?

- Больной, конечно. Не видишь - дистрофик.

- Ну давай, командир, выпьем на брудершафт - всю жизнь мечтал.

- Отлипни, Роман Константинович, пока в лобешник не получил. Дама посмотрела на меня с презрением: какой, мол, начальник, такие и

подчиненные. Майор захохотал:

- Ой уж, прямо в лобешник. Не бывало еще такого с Ромкой Бухари-ком. Да-да, такое с детства у меня погоняло. Вот и оправдываю. Ладно, отстаю, должен же быть среди нас кто-то трезвый. А я пойду, выпью с людьми по-человечески. Честь имею! Бонжур, командир, покедова.

Он ушел, щелкнув каблуками. Дама напротив облегченно вздохнула.

Пришла моя очередь поздравить молодых. Сказав короткую, в три слова, речь и вручив подарок, я стал пробираться к выходу. Молодожены устремились за мной:

- Что вы так рано? Не понравилось?

- Да что вы? Все было прекрасно, спасибо!

- Мы проводим вас.

И правильно, что пошли провожать. Возле гардероба буянил Бухавец, зажав в углу чернявого паренька:

- Я тебе жало вырву, сука гэбэшная! К ним бросился жених.

- Ромка, оставь, это мой друган!

- Что же ты друзей-то таких выбираешь? - Бухавец, оставив в покое чернявого, стал заправлять выбившуюся из-под ремня рубаху. - Что, кроме соседей людей в этом городе нет?

- Ну и бугай! - сказал чернявый.

Где-то я его уже видел. Вспомнил - в криминальном отделе, сидели с Осетровым, когда я зашел, пили пиво.

Рома, который жених, отвел тезку в сторону, прошептал ему что-то на

ухо.

- Ладно, - пробурчал Бухавец, - так сразу бы и сказал, чего темнить было?

"Да, все переплелось в этом мире", - подумал я, выходя на улицу. Снег, мокрый и тяжелый, падал сплошной стеной, ее не пробивали уже и фонари над вывеской кафе "Снежинка".

18 февраля.

Зашел в криминальный отдел, и сразу глаза на лоб - вся стена над столом Бухавца оклеена повестками на допросы.

- Откуда столько, Роман Константинович?

- На ксероксе размножил. Красиво? - невинно лыбясь, он сиял, словно сапоги прапорщика.

- И зачем это тебе?

- А пусть не беспредельничают. Обнаглели!

- Что опять?

- Врывается во время допроса этот самый Немцов. Не сознаешься, грозит, отправим представление в Министерство печати, чтобы у редакции вашей отобрали лицензию. Закроют, говорит, газету, тогда зачешетесь!

- Даже так?

- Вот и я говорю - обнаглели! Пусть сначала работать научатся!

- Это в тебе ревность говорит, Рома.

- Какая ревность? К кому? К ним? Да они протокола правильно составить не умеют. Салаги!

- Ладно, Бухавец, остынь и займись делом - на четвертой полосе столько дыр, а ты тут лясы точишь.

- Есть, командир! - ухмыльнулся Рома. - Насколько я верно осведомлен, вам самому сегодня предстоит выступить в роли допрашиваемого. Желаю успеха!

Не ошибся, осведомлен точно - в кармане у меня повестка на допрос. Ровно в четырнадцать я у дверей знакомого особнячка на тихой заснеженной улице. Набрал по внутреннему телефону указанный в повестке номер. Появился сам следователь, конопатый капитан Шелунцов. Поздоровался за

руку, пригласил идти за собой по извилистому коридору с высокими потолками и обшарпанными стенами.

Да, ребята не шикуют здесь. Кабинет следователя - три на три, со стен сыплется известка. Небольшой письменный стол, два колченогих стула - вот, пожалуй, и все.

Закурив, Шелунцов начал допрос: "Кто визирует статьи в печать?", "Знакомы ли вы с Законом о государственной тайне?", "Кто размечает гонорар журналистам?", "Кто решает, на какой полосе публиковать статьи?", "С кем из офицеров ФСБ знакомы вы лично?" Я отвечал, стараясь не раздражаться, хотя, честное слово, после иных вопросов так и хотелось послать следователя прослушать цикл лекций на первом курсе факультета журналистики.

Вопросов ко мне накопилось много. Шелунцов задавал их, заполняя протокол на допотопном компьютере - клавиатура грохотала, как телега по булыжнику, монитор, казалось, вот-вот развалится. Сноровки большой печатать у капитана не было, поэтому допрос затянулся. Наконец-то он снял с принтера листы с протоколом и протянул их мне:

- Ознакомьтесь и распишитесь.

Взять я их не успел - опередил стремительно вошедший в кабинет начальник следствия. Быстро пробежав по протоколу глазами, он недовольно спросил следователя:

- Почему не спросили, капитан, с какой целью он хранил досье на добропорядочных граждан?

Шелунцов растерялся. Немцов переадресовал вопрос мне:

- Итак, с какой целью?