Журнал Наш Современник 2007 #7

Когда обыск в моем кабинете закончился, я поднялся этажом выше - здесь, в криминальном отделе, вовсю орудовали уже ребята в кожанках.

- Мы справимся без вас, - преградил мне дорогу спецназовец с автоматом.

- Вы бы поаккуратней, это же газета…

- Ох, как я ненавижу эти ваши газеты!

Я молча повернулся и, опустошенный, поплелся к себе. Ко мне подходили, что-то говорили, я машинально отвечал. От бессилия, невозможности защитить ни себя, ни газету, ни журналистов своих хотелось выть волком. Но на меня смотрели не только с тревогой, но и с надеждой. А у кого-то в глазах читался немой упрек: "Распустил нюни, слабак! Ты что, забыл: русские не сдаются!"

И я разозлился. "Конечно же, не сдаются! Хрен им, не дождутся - не запью, не предам, не продам! Мы еще, господа хорошие, пободаемся!"

Вернувшись к себе в кабинет, я сделал кофе и, выпив его в три глотка, стал наводить порядок: не терплю бардака на рабочем месте, а эти черти насвинячили, сдвинули все со своего места.

- Не помешаю? - в кабинет проскользнул по-мальчишески стройный и гибкий, но по годам не совсем молодой уже человек. Вкрадчивые движения, обволакивающий взгляд темных глаз. Не зря, наверное, про советника губернатора Алика Черкашина говорят, что он обладает гипнозом. А кое-кто обзывает его за глаза шаманом, намекая на необычайно возросшее влияние его на губернатора. Слухи про него ходят самые невероятные. Будто бы он является по совместительству семейным врачом губернатора. Якобы один из высших генералов ФСБ ближайший его родственник. Алик слухи эти

не подтверждает и не опровергает. А когда в частных беседах заходит при нем речь о высокопоставленном его родственнике, Алик, загадочно улыбаясь, деликатно молчит.

Не знаю, где правда, а где вымысел, но то, что за последние год-два он стал одним из самых влиятельных людей в регионе, - однозначно. Сам видел на различных приемах и фуршетах, как встают к нему в очередь с бокалами в руках не последние в области деятели. "Чего это ты перед ним так прогибаешься?" - спросил я как-то одного депутата. "Приходится, - усмехнулся тот, - он же теперь вроде начальника отдела кадров нашей губернии. Нашепчет, если хорошо попросишь, кого куда назначить или вообще выгнать вон".

Похоже на правду. Хотя с Аликом мне пришлось сталкиваться на другом "фронте", хватку его я почувствовал. Негласно курируя СМИ, он построил "под себя" все местные телеканалы, всю прессу. Одна лишь наша газета ему пока не по зубам. Кстати сказать, в этом кабинете он вообще впервые.

- Как живы-здоровы? - протянул он маленькую ухоженную руку. Рукопожатие его было вялым и равнодушным, я поспешил выпустить его мягкую влажную ладонь.

- Твоими, Алик, молитвами.

- Да ну? Я очень встревожен, как только мне сообщили - сразу сюда. Расскажите, что тут у вас произошло?

- Чего рассказывать? Пришли, обыскали, ушли. Теперь вот ребят шмонают.

- А у вас что-то нашли?

- Тайна следствия, дал подписку о неразглашении.

- Я серьезно.

- Я - тоже. Губернатор знает?

- Трудно сказать, он сейчас в Англии. - Глазки Алика как-то непонятно блеснули и тут же потускнели.

- Меня вот что, - сказал я, - волнует: на законных ли основаниях они действовали?

- Думаю, да. Должны были подготовиться наверняка. Впрочем, процессуальные вопросы - к адвокату. Советую обзавестись личным адвокатом и всегда иметь при себе его координаты. Как у меня: смотрите, - Алик достал из внутреннего кармана пиджака портмоне, вынул из него визитную карточку. - Всегда со мной.

В дверях показалась секретарша - глаза ее припухли, лицо осунулось:

- В приемной телевизионщики. Просят дать интервью. Глаза Алика заметались:

- Никаких интервью! - замотал он головой.

И чего это он здесь раскомандовался? Пусть тещу свою "строит". Впрочем, он же у нас холостяк, но только девицы вокруг такого завидного жениха почему-то не вьются.

- Пусть подождут пару минут, - сказал я секретарше. - Освобожусь и поговорим.

- Не советую! - сузились глаза Алика. - Не надо вредить имиджу области, портить инвестиционную привлекательность региона.

Вот она - психология лавочников, все строят по законам бизнеса.

- Раньше надо было об имидже подумать, - сказал я.

- Вы о чем? - Глаза Алика стали еще уже.

Чуть тлеющая догадка обожгла вдруг меня. Во рту я почувствовал запах и вкус крови, как бывало в юности перед дракой.

- Скажи честно, Алик, это ты все устроил?

- Да вы что? - изумился он. - По моим ли это силам и возможностям? Да и зачем бы тогда я сейчас к вам пришел…

- Действительно, зачем?

- Ну вы меня обижаете. Как зачем? Поддержать. Помощь, может, какая нужна. - Алик улыбался так мило, так искренне, что я ему поверил, забыв народную мудрость: когда кошка хочет поймать мышку, она притворяется мышкой.

2*

Когда советник ушел, я попросил секретаршу пригласить телевизионщиков.

- Никого нет, - развела она руками. - Как ветром сдуло.

31 января.

Обо всем этом я вспомнил, покинув особняк на тихой улочке. Теперь - в больницу. Метелило. Свет фар выхватывал из темноты сонмы танцующих снежинок. Оттанцуют свое, откружатся и лягут под колеса, чтобы стать ледяной мертвой коркой. Все, как в жизни.

…Медсестра провела меня к маме. Неплохо - палата на троих. Мама - у окошка в углу. Увидев меня, улыбнулась, согнав с лица тень тревоги и муки.

- Тебе больно? - спросил я ее.

- О чем ты? Нам, женщинам, не привыкать. Я вот четверых вас родила - и это при таких-то узких бедрах.

У соседок - теток с перебинтованными руками и ногами - ушки на макушке. Интересно им, слушают, согласно кивая. Молодец, мол, бабуля! Им бы, мужикам, хоть сотую долю нашей бабьей боли.

- Вот, мама, гостинцы. Скажи, что еще надо?

- Ничего. У меня все есть - ребята только что были, натащили всего. А ты, вижу, голодный. Возьми в тумбочке кефирчик, выпей - все равно испортится.

- Началось в колхозе утро! Чтобы я у родной матери в больнице последний кефир выпивал - за кого ты меня принимаешь?

- Шутишь все, смеешься над матерью?

- Я же любя. Выздоравливай скорей, ни о чем не думай.

- Как же без дум? За отца душа болит. И о тебе тоже все время думаю. Боюсь, как бы не обозлился ты на людей. Со злом за пазухой плохо жить, неловко. Ну, ладно, иди. Спасибо тебе.

Господи, за что спасибо-то! Всю дорогу до дома у меня стояли в голове мамины слова. Меня всегда поражало, что она никогда не отзывается о людях плохо. Как-то мы с ней говорили о войне. О том, кто и как на ней выживал.

- Ясно, кто, - сказал я, начитавшийся тогдашних разоблачительных книг и статей, - предатели и трусы - вот кто.

- А мне, - сказала мама, - все больше хорошие люди запомнились. Слушай, расскажу.

И она рассказала, как страшно и одиноко было им вдвоем с десятилетней сестренкой, когда немцы подходили к Гатчине. Им казалось, что про них все забыли, что они одни-одинешеньки в этом мире.

Но пришел человек с отцовской работы. Бухгалтер, кажется. Даже не друг, а просто сослуживец. У него была с детства искалечена нога, поэтому и не взяли в армию.

Он велел собираться.

Второпях собрала мама какие-то узелки. Куклу засунула, а вот многие

необходимые в эвакуации вещи забыла. Или не сообразила. Что с нее взять - с пятнадцатилетней?

Их увезли в Ленинград последней машиной. Прямо из-под бомбежки.

…Бухгалтер нашел сестренок на эвакопункте.

- Вы швейную машину, - говорит, - девчонки, забыли. Возьмите, пригодится на чужбине.

Оказывается, он гнал за ними на велосипеде. Много километров. Со швейной машиной "Зингер" на багажнике. С исковерканной, без пальцев, ногой. Зачем?

- Наверное, - объяснила мама, - он чувствовал себя виноватым, что отец пошел воевать, а он - нет. И, помогая нам, искупал таким образом вину.

- А что стало со швейной машиной?

- Она спасла нас от голода. Когда совсем стало худо, мы выменяли ее на три пуда хлеба. Еще и денег дали…