Гуманная мизантропия

Кто действительно нищ — так это пенсионеры, и некоторые деревни. Но это и не претендует жить, это умирает. Россия — хреновый хоспис, она экономит на уходящих. В деревнях, положим, не на что купить закуску. Ну если бухать по-настоящему, бухать смертельно — закуска там не требуется…

Это что касается «бочки». Если где-то и есть хранилище пороха, то не в том углу, где ищется. Не в экономическом.

Что до «спички», то сам собой отлажен механизм — тихой закупки протестных интеллектуалов. У моего друга был рассказ, и там выдавали «удостоверение диссидента», оно считалось в целом весомее, чем «удостоверение мента». То есть огораживается некий угол, где собираются на тусу, и все.

— Хочу бороться за мировую революцию…

— Угу, — тихо шелестит каталогом «анонимная диктатура», — дело говоришь. Есть такое в символической экономике — протирание образа мировой революции. А чего ты можешь?

— Это самое… Маркузе могу… Франкфуртскую школу — того… И полиции по морде. И сам по морде, конечно.

— Нехило… Ну вот тебе грант. Тебе че лучше — место в редколлегии или на кафедре?

— В коллегии…

— Так, пишем. Еще чего — быстро отвечай — место депутата или на кассе?

— Депутата бы…

— Ну лады… Иди протирай — там тебя народ заждался. Только ты это… осторожно там.

Сто лет назад такого в мире, кажется, не было. Если бы даже Ленину захотелось, вряд ли он мог входить в «оппозиционный спектр политического истеблишмента».

Поэтому — были Ленины. Ну и еще по ряду причин.

С онтологией у них было лучше. С проектностью. И ставка была: все — или ничего.

И драйв.

Антиглобалисты ведь мало представляют себе — мир «победившего антиглобализма»? И кем они будут там? И зачем? Ведь и здесь — не так уж и плохо?

Еще бы пивка для рывка…

Я не буддист, не буддолог, и дилетантски разумею, что там — поток дхарм как единства воспринимаемого, воспринимающего и трактующего, т. е.

1). так называемый «объективный мир»,

2). так называемые «органы чувств»,

3). и самое главное — то поле кодировок, на которое ложится социальный сигнал, и распознается как «больно» или «благостно».

Особенно, конечно, интересно последнее.

Вот это хорошо или плохо — когда тебе плюют в лицо за твою «идею»? А это кому как. Настоящий христианин — стремится к тому, что это «хороший сигнал», ибо пахнет царствием небесным… Для либерала это не может быть хорошим сигналом, в любом случае. Поэтому мученик за либерализм, сознательный мученик — это какой-то нонсенс, перверсия (есть подозрение, что советские диссиденты — либо вообще не были за либерализм, либо плохо представляли, что это такое). Поэтому христианская «кодировка» тут лучше: с ней не так тяжело.

Но это когда как. Если кругом бухло и голые девки — на христианскую кодировку это плохо ложится. Это искус. Что бы это стало благой «гулянкой», надо подойти с иным полем.

И т. д.

Задача в том, чтобы поток знаков лег на расположенную к нему кодировку.

И в этом смысле наша эпоха — одна из самых несчастных. Ибо разлад между кодировкой, дающей нам набор желаний и сигнальным потоком — чудовищен.

Все хотят, чтобы все было и ничего за это не было. Но так не бывает. Все хотят молодых-красивых, но мало кто интересен им, все хотят престижного потребления, но оно на то и престижно, что не у всех, все хотят эффекта наркотиков — без их следствий, и т. д. Безумный мир.

Питекантропам было куда как проще. Или монахам. Или советским строителям социализма. Никогда еще культурное поле и социальное не входили в такой зазор.

Так я себе и вижу новый социализм. Решающий проблему зазора. И культуру придется покорежить, и социальное… Главное: корчевать лишнее желание. Помнить, как учил Гаутама Шакьямуни, что страдание — есть, и желание — причина. А счастье — избавление от желания иметь какие-либо желания.

Вообще, самая практичная философия — под видом религии. Циничная в лучшем смысле этого слова. С нулевой онтологией, где «ничего нет» (хрен его знает, чего там за бытие — и не надо), и больным существованием, которое лечат.

Доктор Будда! Пишут тебе больные… Возьми скальпель. Отрежь нам кусок ума, в котором общество потребления. Оно ведь только в нашем уме. Больше его нигде нет.

Самый лучший символический капитал, который есть в современной РФ — быть звездой первой величины в последние годы СССР. Неважно: в кино, музыке, политике. Если ты ей был, дальше можно вообще ничего не делать. Тебя будут просто возить и пихать тебе в карман деньги.

Звезда второй величины уже рисковала бы свалиться в небытие. Звезда, возникшая позднее, в 1990-е годы, тем более в 2000-е — нуждалась бы в постоянной подпитке. Как минимум, приходилось бы работать. Как максимум, вкладываться в маркетинг.

Самое главное, что у звезд родом из позднего СССР нет конкурентов в принципе. Их не затмят. Все более поздние «звездюки» могут разве что потеснить друг друга.

Здесь много объяснений локальных.

Самое фундаментальное: как это ни странно, эпоха звезд в мире проходит вообще. Достигшая расцвета во второй половине 20-го века, она тихо-мирно пошла на спад. Новые имена уступают старым, ибо тогда был самый сезон, а сейчас так себе.

Редактор журнала «Афиша» Сапрыкин говорил, что последней музыкальной всенародной звездой была в России Земфира… То есть ее знали все — независимо от того, хотели знать или нет. Такого — 100-процентной узнаваемости — больше не будет.

Никогда.

РФ — заповедник гоблинов. Территория чиновников, ведущих себя как бизнесмены, и бизнесменов, ведущих себя как чиновники. Все это в совокупности заставляет с нежностью вспоминать чистоту классических форм: «хищных акул свободного рынка», «тупых бюрократов советской системы» и т. п.

Бывают социальные институты, главное назначение которых — радовать глаз. «Смотрите, а в нашем городе тоже есть башенка с часами». Правда, часы нарисованные — ну и хрен. Еще бывает функция — экономить на демонтации. Уже никому не надо, но разобрать дороже, чем поддерживать. Тем более если разбирать, принято строить взамен. А это и вовсе накладно.

В какой мере наша система образования — на стыке первого и второго? А «наука»? А, например, «союзы писателей»? В том пути, которым идет страна, не особо нужно «университетское образование», «наука» и т. д. Нужно лишь говорить про них — по ряду причин. Время от времени.

Вот и торчат горелые «симулякры». Радуют глаз. Экономят на демонтации. Всем, кто там обретается, будет проще, коли они поймут — реальное назначение институтов.

Чудовищные пробки — в центре Красноярска. В часы «пик» между некоторыми остановками быстрее ходить пешком. Первый заместитель губернатора мне говорит: «Пробки — лучшее доказательство нашего роста…». Кивая. Всяко доказательство. Господи, а чего дальше-то?

Мы ведь и дальше будем «расти».

На одном заседалове делюсь в жанре бреда:

— Объявить бы чрезвычайное автомобильное положение, ввести под него специальный налог… На новые дороги-развязки. Покупаешь новый автомобиль — платишь в казну сто тысяч. А лучше — его стоимость. Только, боюсь, мера не законная.

На меня зашикали. Кто-то собрался купить себя машину. Кто-то встал за права человека.

— А чего, — говорю, — права? Надо жертвовать частью во имя целого.

Мало понимаю людей, покупающих машину без надобности. Более чем половине автовладельцев — без надобности. Тратят на машину денег-времени больше, чем экономят с ней. Хрень какая-то.

И вообще глубинный конфликт — между инфраструктурами жизни, рассчитанными на коллективизм, и образом жизни. Дома, дороги, общественные учреждения, медицина, образование — все здесь строилось не под это. Ничего особо нового не построилось, но «хотелка» стала иной, импортной. А инфраструктур под всеобщий индивидуализм — нет. Ну для элит еще чего-то делается, а на массовом уровне ни черта. Но с «хотелкой» массы не расстаются. Порождая тяжкую несовместимость.