Песня, собранная в кулак

И мгновенно весь зал стал хлопать, прежде всего защитнику Эдит, а. потом уже и ей самой... Но это было всего один лишь раз. И она поняла, что в Париже ей больше выступать нельзя...

Наш бато-муш огибает Нотр-Дам. Теперь я вижу Дворец Правосудия с другой стороны. Орган еще играет Баха. Я смотрю на серую громаду с угловыми башнями... Кое-где в окнах мелькают огоньки... И думается мне, что пока здесь, за столиками с красными свечами, вкушают изысканные удовольствия свободные люди, гости-туристы и состоятельные парижане, может быть, за этими окнами еще какая-нибудь птичка бьется Б сетях полиции, пытаясь выпутаться... А орган играет и играет небесную музыку.

- О чем вы задумались, Наташа? - спрашивает Мариз.

- О воробушке... - отвечаю я.

НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ПЕСНИ

Друзья отвернулись. Денег не было. Кое-как зарабатывая на пропитание и на ночлег, Эдит проскиталась лето на юге. Впереди была зима. Надо было возвращаться в Париж. Он встретил ее осенним, промозглым туманом. Холодно, деловито.

Эдит взяла номер в дешевом отеле, по старой привычке, в квартале Пигаль. Надо было где-то устраиваться. Все связи с театрами были потеряны. Теперь, когда Париж забыл о "деле Лепле", она уже никому не была нужна. Бесцельно слоняясь по городу, стараясь не встречаться с бывшими знакомыми, Эдит была близка к самоубийству.

Однажды, зайдя в бистро, чтобы согреться чашкой кофе, Эдит, расплачиваясь у стойки последними монетами, вдруг обнаружила в кошельке забытую записку с адресом и номером телефона поэта Ассо, который просил ее "в случае чего позвонить ему". Эдит зашла а кабину автомата и набрала номер. Ассо подошел к телефону сам.

- Раймон?.. - Голос Эдит, хрипловатый и неуверенный, повис где-то на проводе.

Алло! Да, да... я слушаю... Раймон.., Это я... Можете ли вы заняться мною?.. Я...

Раймон узнал ее сразу.

- Конечно, Эдит. Я целый год жду твоего звонка. Бери такси и приезжай ко мне сейчас же.

И в чем была, не заглянув в свою комнату в отеле, Эдит взяла такси и приехала к Раймону...

Со всем пылом упорства Раймон Ассо вступил в битву за Эдит Пиаф. Он считал, что актрисе такого диапазона не место в ночных кабаках. Ей нужна большая сцена мюзик-холла. Только большая публика может по-настоящему оценить ее талант. Так считал Раймон, страстно веря в маленькую заброшенную певичку, у которой не было ничего, кроме голоса.

Но куда бы ни обращался Ассо, нигде не брали Эдит. Он начал атаковать один из лучших театров Парижа - "А-бэ-сэ". Директором его был Мити Гольдин, который и слышать не хотел об Эдит.

Раймон околачивался в бюро театра ежедневно с самого утра. Дождавшись Гольдина, он неизменно принимался доказывать ему, что Эдит - талант, что ей непременно надо дать дорогу и возможность набрать высоту.

Наконец Гольдин, выведенный из терпения, сдался и подписал контракт с Эдит Пиаф, подсунутый ему Раймоном Ассо под горячее перо. Гольдину никогда впоследствии не пришлось раскаиваться.

Эдит вышла на подмостки театра "А-бэ-сэ", и первая же статья о ней в газете "Пари-Энтрансижан" по-новому всколыхнула интерес парижского зрителя. Статью написал журналист Морис Верн: "...Малютка Пиаф, этот грустный необузданный ангел народных балов... Малютка Пиаф - талантлива. Ее голос поднимается металлическим звоном жести выше крыш домов, во дворах которых когда-то пела уличная певичка - мом Пиаф!

Да, это так, господа! О ней еще нет настоящей прессы, но ей нужны песни. Ее репертуар. Ее реальность, которая скитается в квартале Виллетт, хрустит и саже заводских труб и жужжит в припевах, подхваченных беспроволочным телеграфом бистро".

Первые песни этого жанра написал для Эдит Пиаф Раймон Ассо. Песни, "собранные в кулак", песни реалистические. Раймон Ассо считал, что именно он должен открыть новую струю жизненной правды в песенном французском жанре, ту струю, которая окажет влияние и на будущих исполнителей.

Первыми песнями, написанными Раймоном для Эдит и создавшими ей славу, были: "Мой легионер", "Путешествие бедного негра", "Я не знаю конца". Бывало и так, что Эдит приносила Раймону новую тему просто "в пригоршне". Так, однажды она возвращалась с юга курьерским поездом. В купе рядом с ней сидел молодой, симпатичный парень. Ей особенно запомнились его большие, откровенные руки. Тряска укачала Эдит, и она заснула, уронив голову ему на плечо. А он прислонился головой к ее голове и тоже уснул.

Когда они проснулись, поезд стоял в Марселе. Парень выскочил - это была его остановка... В следующее мгновение Эдит уже видела его сквозь вагонное стекло: его вели два инспектора полиции, видимо ожидавшие на перроне. Руки его были в стальных наручниках.

Больше он ей не встречался. Но родилась песня "Париж - Средиземное море".

Мчит курьерский. Ночь полна движенья.

Позади остались развлеченья.

И на сердце смутная тоска.

А напротив дремлет славный малый,

У него какой-то вид усталый

И большая добрая рука.

Раймон любил Эдит. Он отдавал ей все самое лучшее, что жило в нем самом. Он заставил ее читать. Эдит, которая интересовалась только газетными сенсациями с заголовками вроде: "Убийца был левшой" или "Ей было пятнадцать, когда ее соблазнили!", начала читать и понимать настоящую литературу. Ассо был первым, кто занялся ее духовной культурой.

Но Эдит ушла. Это было в начале войны 1939 года. Раймон был уже мобилизован, когда в жизни Эдит появился актер Поль Мёрис.

"...Раймон, я уже однажды просила у тебя прощения за это,- пишет Эдит в своей "исповеди", - сегодня я хочу еще раз попросить у тебя прощения. Ты был всегда со мной так добр и так щедр..."

Поль Мерис умел, как никто, подать женщине пальто. Он умел открыть перед ней дверь и пропустить ее вперед. Он умел вести под руку так, словно нес свою спутницу, и в это время занимать ее остроумной беседой.

Его сдержанность и невозмутимость пленили хаотическую натуру Эдит. Она прожила с ним недолго, и эта жизнь была сплошной битвой за авторитет. Эдит всегда подмывало вывести его из равновесия хоть чем-нибудь. Иногда она подкрадывалась сзади к нему по ковру на цыпочках и неистово орала у него над ухом, и хоть бы раз он вздрогнул!