Сатирические очерки

Какие же общественные проступки совершили они, чтобы считать запятнанной их поистине светлую жизнь?

Где же эта злонамеренность, которая должна была сделать сатиру их единственной губительной страстью?

Признаем же, что это в высшей степени несправедливое мнение является еще одной трудностью, которую сатирик должен преодолеть на своем пути, и что если клевета по преимуществу липнет к славе людей достойных, то, разумеется, не упускает случая примешаться и к славе сатириков. Для клеветы нет ничего святого: своим безжалостным кинжалом она, не задумываясь, может нанести страшную рану даже памяти усопших, как некогда сказал поэт.

Нам остается высказать еще одно соображение: оно действительно касается именно писателей-сатириков, по если поразмыслить, то от этого оно не становится более утешительным. Читатель, у которого язвительный пассаж вызвал улыбку, предполагает, что сатирик по самой своей природе является существом, созданным для веселья, и что сердце его является неистощимым источником безудержной жизнерадостности, которую он пригоршнями сыплет на своих читателей.

К несчастью (читатели этого не знают), это совсем не так.

Писатель-сатирик в сущности похож на луну, то есть на непроницаемый для света предмет, которому суждено отражать чужой свет, и это, пожалуй, единственный случай, когда можно сказать, что ему выпало на долю давать то, чего у него нет.

Природный дар видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, то есть без прикрас, и замечать в них прежде всего безобразную сторону превращается в пытку.

Внимание сатирика больше привлекают пятна на солнце, а не самый его свет, и глаза его, подобно микроскопам, заставляют видеть безобразно крупные поры и шершавую поверхность на лике Венеры, в котором все прочие люди готовы видеть совершенную гармонию и законченную плавность линий. За внешне благородным поступком он способен увидеть истинные мелочные причины, побудившие совершить этот поступок. Как видите, не велико счастье.

Сама же язвительность и ядовитость, которые преподносятся в шутливом тоне, многим доставляют удовольствие, но для сатирика это не что иное, как холодное бесстрастное отражение событий и лиц, которое не только не приносит никакого удовольствия, но омрачает душу.

Мольер был самым великим печальником своего века. Среди наших писателей вряд ли можно назвать такого автора, как Моратин, образцом веселости. Чтобы подтвердить это, достаточно обратиться к тем, кто коротко знал его.

И если бы мы решились причислить себя к плеяде подобных людей, если бы мы отважились присвоить себе звание писателя-сатирика, то признаюсь откровенно, что только минуты глубокой печали дают нам силы, чтобы развлекать публику.

Надеемся, что читатель простит нас, если в заключение этой статьи мы признаемся ему в том, что поводом для ее написания послужило одно из обычных обвинений в наш адрес: нашлись люди, которые считают, что только всепоглощающая страсть к критике водит нашим пером. Мы не претендуем на звание общепризнанных писателей, для этого у нас, к сожалению, нет никаких оснований, но, считая себя по праву писателем-сатириком (этого качества мы за собой не можем и не хотим отрицать), мы решились выступить в защиту тех, кого обвиняют в прирожденной злобности. Не знаю, насколько мы преуспели в этой защите, но лишний раз изложить свое credo [442] было совершенно необходимо, тем более что повод для высказывания на эту тему был основательным.

Мы – сатирики, потому что намерены критиковать злоупотребления, потому что хотели бы в меру наших слабых сил способствовать совершенствованию того общества, к которому имеем честь принадлежать. Хорошо представляя себе, что является для нас дозволенным и что запретным, мы постоянно изучаем нравы нашей эпохи и пишем по вполне ясному плану: у нас вовсе нет необузданной страсти критиковать все и вся без разбора; нам совсем не безразлично, какое мнение может сложиться у соотечественников о нашем характере.

Среди постоянных огорчений и бесконечных опасностей, на которые нас осуждает нами же самими наложенная на себя тяжелая обязанность (мы готовы мужественно перенести все опасности, с нею связанные), худшим является сознание того, что мы не должны никого щадить в своей сатире и критике; мы не ищем ссоры, но и не избегаем ее, однако мы всячески будем стараться избегать, как и до сих пор, каких-либо личных выпадов, инвектив, недостойных высокого звания писателя, недостойных человека вообще, мы будем избегать всякого вмешательства в личную жизнь, если она не представляет общественного значения.

Пусть теперь судят нас читатели, мы не боимся отравленных стрел, которые свистят вокруг нас. Зло и отрава именно в них, а не в нашей деятельности.

Вымогатели,

или Поединок и смертная казнь [443]

Общество вынуждено защищать себя точно так же, как и отдельная личность, которой грозит опасность; на этой истине основано определение нарушения закона и статьи преступления; на нее же опирается право, присваиваемое себе обществом, объявлять поступки преступлениями и определять за них наказания. Но признавая в том или ином действии нарушение закона или преступление, считая себя оскорбленным этим действием, общество стремится не карать, а обезопасить себя. Поэтому цель его – не столько просто наказать, сколько предостеречь примером. В конце концов задача заключается и том, чтобы уничтожить преступление, а не преступника, в том, чтобы уничтожить возможность нового правонарушения, а не самого правонарушителя. Цель наказания не в том, чтобы просто чинить расправу, а в том, чтобы усовершенствовать общество. Каким же правом пользуется общество, осуществляя свою защиту? Это – право сильного. Поймав подозреваемого в нарушении закона, оно обязано, прежде чем наказывать, проверить факт нарушения, убедиться в нем и убедить в этом самого нарушителя. С этой целью общество начинает с того, что лишает подозреваемого свободы, то есть е серьезного, во неизбежного зла. Предварительное заключение – это физическая дань, которую должен платить каждый гражданин, когда, по несчастью, это его коснется. Общество, напротив, имеет обязанность возможно более облегчить эту дань, сократить ее до крайне необходимых сроков, ибо, как только истекает этот срок, заключение становится наказанием и, что хуже всего, наказанием незаконным и сомнительным, имея в виду, что оно не является результатом суда и приговора. В промежуток времени, который протекает с того момента, когда предъявляется обвинение или высказывается подозрение, до подтверждения факта преступления, общество имеет не право, но обязанность задержать обвиняемого. И раз предполагается, что оно налагает эту физическую дань во имя собственного блага, значит, именно оно обязано сделать таким образом, чтобы предварительное заключение не стало для обвиняемого, виновного или невиновного, уже наказанием. Тюрьма не должна причинять никаких страданий и лишений, если только они не неизбежны; тем более тюрьма не должна морально влиять на репутацию задержанного.

Отсюда вытекает священная обязанность общества иметь хорошие дома заключения, благоустроенные и под хорошим присмотром, и еще более святой долг – не задерживать обвиняемого в них дольше, чем это совершенно необходимо. Любой из наших читателей, которому довелось побывать в тюрьме, что могло, конечно, с ним случиться, если он хоть немного причастен к либерализму, имел возможность убедиться, что обществу, к которому мы принадлежим, отлично известны эти истины и их значение и что оно ни в чем им не противоречит. Наши тюрьмы – образцовые…

Это было в один из мартовских дней. Множество заключенных заполняло одиночки; тюремный двор оглашался шумными взрывами хохота (который служит возмещением за несчастье или только обманчивой маской, скрывающей угрызения совести), грязными ругательствами и проклятиями, в которых проявляется бессилие, а также сатирическими куплетами нелепых песен, в которых находит свое выражение преступное и бесстыдное веселье. Внимание собравшихся во дворе групп поглощала игра, пища для праздных и алчных сердец, источник жарких страстей. Зловещая и таинственная развязка картежной игры кажется более чем где бы то ни было привлекательной именно в тюрьме, где на участь заключенных такое влияние оказывает то, что обычно называют судьбой. Игра эта оказывается символом тайны решения и неопределенности истины, которую человек ищет без устали с момента, когда он появляется на сеет, и до поры, когда он превращается в ничто.