Казаки в Абиссинии

В 8 часов я увидел вдали огни Джибутийских маяков, в 11 часов 30 мин. прошел мимо пропитанного ароматами цветущих померанцев, гранат, белой акации и мимозы, сада Амбули и в 12 часов 30 мин. я достиг до отеля «des Arcades» в Джибути. Я был почти в Европе.

Этот переход длился 43 часа, в том числе 6 часов 60 м. отдыху у Мордале и Баяде и пройдено 161 верста, а всего за 12 дней, с 3-го по 15-е марта, пройдено 886 верст, на что употреблено 192 часа 55 мин. на дорогу и 119 часов 45 мин. на остановки, а всего 13 суток 40 минут.

Я был разбит, устал, но я мог бы еще и еще форсировать свои силы. На другой день я много ходил и изумлялся тому, как сильно разрослось и расширилось Джибути за те четыре месяца, что я не был в нем. Четыре новых ресторана и одна гостиница, аптека и до 30-ти новых каменных домов. Целые кварталы каменных домов возникли в несколько месяцев. Железная дорога отошла на 25 километров от города, отели были полны инженерами, ни где не было свободных комнат. M-sieur Albrand поместил меня на веранде.

Но теперь мне было все равно.

19-го, утром, я отплывал на пароходе «Natal» в Марсель, а оттуда прямо в Петербург. Мое путешествие по Африке было окончено…

XXIX

Возвращение казаков из Абиссинии

В начале июня месяца пришло в Аддис-Абебу давно ожидаемое известие о разрешении отправить лишнюю часть конвоя домой. Начались сборы.

— Ну, уезжайте скорее, чего засиделись, шутливо выпроваживал своих, коренастый Могутин, решивший остаться дослуживать в Абиссинии, — без вас просторней будет.

— Ладно, соскучитесь!..

— Чего скучать-то, и так надоели!..

Сборы пили весело. К 16-му июня все было готово и вот 16-го конвой собрался на площадке последний раз проститься с Аддис-Абебой. Пришел начальник миссии, поблагодарил казаков за верную службу, пожаловал часы старшему команды уряднику Духопельникову и пожелал счастливого пути. Дружно ответили казаки на приветствие и стали прощаться со своими товарищами. Тут уже никто не выдержал, плакали все, не от горя расставания, а от наплыва чувств, от вида абиссинцев, плачущих и целующих руки у «москов ашкеров». Даже коренастый, сажень в плечах, казак Могутин и тот дал волю слезам. Но прозвучал сигнал, проигранный Терешкиным, прозвучал в последний раз до самой России и караван стал вытягиваться узкой ленточкой по грязноватой аддис-абебской дороге.

Наступал период ливней, время, когда горные тропинки становятся непроходимыми; идти нужно было через Данакильскую степь, однообразную равнину, пресеченную кое где песчаными руслами рек. В это время года, вода, сбегавшая с гор наполняла эти русла и страдать от жажды не приходилось. За то летние жары давали себя: чувствовать. Раскаленный воздух дрожал, вызывая тысячи фантасмагорий, отбивая аппетит, расслабляя все тело. Шли маленькими переходами, развлекаясь по пути охотой; которая в степях Данакиля поистине царская. Не редким гостем на ночном биваке был сам царь зверей, своим страшным рыканием производивший переполох между мулами, заставлявший настораживаться охотников — и потом исчезавший в темноте южной ночи. Стада антилоп, газелей и зебр бродили кругом, большие дрофы, маленькие степные курочки и цесарки часто были украшением офицерского и казачьего стола. Ели все вместе — обед, приготовленный казаком артиллеристом Мазанкиным и страдавший отсутствием приправ. A по ночам над утомленным и спящим крепким сном караваном совершал свой обход часовой. Ему нельзя было спать. Данакильская степь, не вполне подчинившаяся Менелику полна кровавых подвигов полуголого племени Исса.

Почти два месяца шли пустыней и, наконец, в начале августа подошли к Джибути. В первых числах августа пришел сюда пароход общества «Messageries maritimes»: тот самый «Pei-ho», на котором в ноябре месяце прошлого года конвой прибыл в Африку.

Если бы казаки могли говорить по-французски, они много порассказали бы чудесных вещей своим друзьям матросам на «Pei-ho». Встреча была самая сердечная. Обнимались и целовались чисто по-братски, затем в каюте 3-го класса состоялся франко-русский обед, где тосты «Vive la France!» сменялись тостами «Vive la Russie!» Казацко-французский alliance достиг бы гораздо больших размеров, если бы не качка. Уже пожалованная Менеликом конвою медалька на трехцветной ленточке, желто-зелено-красной с изображением его портрета с одной стороны и льва с другой, по очереди украшала грудь французских матросов, а казаки в уголку «репетили» марсельезу, когда удары волн стали зловеще бить в бока парохода и французы тревожно поговаривать — «са danse»… Число обедающих уменьшилось и «alliance» застыл в форме трогательной дружбы.

Через пять дней «Pei-ho» прибыл в Порт-Саид, где пришлось провести почти неделю в ожидании русского парохода. Нетерпение увидеть родные берега стало общим. В Порт-Саид сделали кое-какие закупки белья и платья, а затем тронулись дальше.

Большое впечатление произвели казаки в Одессе, когда, сопровождаемые двумя абиссинскими мальчиками слугами поручиков А-ди и Д-ва, с обезьянами на плечах, прошли на северный вокзал. Маленькие уморительные «тоты», с белыми бакенбардами вокруг забавной мордочки, кричали и прыгали доверчиво на плечах своих хозяев, спасаясь от невиданного ими шума и движения. Лихой и развязный Габриес, слуга поручика Д-ва, так бесстрашно ходивший за своим господином на льва, тут оробел окончательно и жался к «москов ашкерам». Наконец, сдали багаж и разместились. Поезд тронулся. «Домой! домой!» раздались крики и красные и синие фуражки показались в окнах.

24-го августа в девятом часу вечера почтовый поезд варшавской железной дороги с обычным опозданием на два часа подходил к дебаркадеру. Дул холодный, пронизывающий насквозь ветер, моросил мелкий дождь, было грязно и сыро. Толпа пассажиров стояла на дебаркадере, сновали носильщики, раздавались свистки. Поезд замедлил свой ход и остановился. В казачьем отделении все сняли фуражки и перекрестились. «Слава Богу! приехали»…

Как весело и радостно скомандовал мне «смирно» Духопельников и как дружно ответили на приветствие казаки!

— «Ну выгружайтесь, да и домой, там поговорим». От л. — гв. Казачьего Его Величества полка была выслана подвода за вещами. На нее живо свалили ручной скарб, подушки и шинели, Мазанкин забрал своего «Мишку», обезьяну, взятую еще на пути в Абиссинию из Харара, и пошли по городу. Как она располнела и выросла и как привыкла к казакам. При малейшем испуге сейчас же кидается к своему кормильцу, вцепляется в его густые волосы или бороду, и усаживается на плече, сознавая там свою безопасность. Так и теперь в темноте и сутолоке вокзала, «Мишка» спаслась на плече Мазанкина и так и пропутешествовала до самых казарм.

В казармах, в помещении первых сотен обоих полков был приготовлен для казаков ужин, поставлена водка, пиво, пироги, хлеб и горячие щи с мясом. Из казаков никто не ложился после переклички. Все собирались кругом славных путешественников и смотрели на них, будто желая увидеть в них какую-либо перемену. Но перемены было мало. Некоторые похудели в лице, но в плечах еще шире стали, да взгляд, веселый, радостный теперь, сделался глубже, осмысленнее. Нелегка была их работа, много пришлось применить на практике того, чему учились в теории, многое пришлось выдумать вновь.

Все поработали в эти 10 месяцев похода, все потрудились на славу русского оружия и на славу Тихого Дона. Правда, не было случая им выказать свою храбрость в честном бою; но разве 10-ти — месячное напряженное состояние, 10-ти — месячный караул и поход в то же время, поход со всеми его лишениями не стоят одной лихой атаки или схватки с неприятелем? И разве меньше нужно храбрости, чтобы постоянно ожидать опасности, жить под нею, нежели встретить ее лицом к лицу? Имена этих казаков в наше мирное время, как ни как, составят украшение историй полков, их пославших в далекую Абиссинскую экспедицию.