Портреты и размышления

Эта удивительная душевная тонкость пронизывает все его произведения, а в особенности романы. Достаточно почувствовать это, как начинаешь лучше понимать его романы, в особенности если к тому же видишь, что эта тонкость сочетается с энергией, авторитетностью, силой. Иначе говоря, в этой олдингтоновской душевной восприимчивости нет ничего пассивного: относясь с подозрением к враждебному миру, он скорее готов атаковать, но не ждать нападения.

Нередко окружающий мир представляется ему чужим, враждебным, ранящим. Но в дружбе и особенно в любви он чувствует тот восторг, который сильнее этой враждебности. И именно отсюда, из этих проявлений душевной тонкости он черпает надежду. Он назвал себя романтиком-идеалистом, и это совершенно верно. Он понимает, что в жизни есть нечто большее, чем простая суета или столкновение крайностей. Он верит в «цельность и товарищество» поколения, которое «горячо надеялось, яростно боролось и глубоко страдало», а более всего — в свой романтический идеал любви, которая «прекраснее, полнее жизни»: «Он любит даже не столько жизнь с женщиной, но ту энергию и красоту существования, которые становятся их общим достоянием. Это жизнь здесь и теперь, жизнь чувств, жизнь глубоких инстинктивных сил».

В последней фразе звучит отзвук Лоренса ^{12}, но витализм Олдингтона иного свойства, в основе своей он бы остался совершенно таким же, даже если бы Олдингтон вовсе не знал Лоренса. Одно из свидетельств его достижений как художника в том, что этот взгляд идеалиста нашел убедительное, реальное воплощение в его книгах, прежде всего в романе «Все люди — враги» и в его лучшем произведении — поэме «Кристальный мир» ^{13}.

Такова позитивная сторона романтического идеализма. Это главное в Олдингтоне. Сила убежденности Олдингтона, глубина его характера, особая, присущая художнику одаренность ума и сердца сделали убедительным этот романтический идеализм.

Но если ждешь так много и если порой удается осуществить свою самую прекрасную мечту, ты обречен глубоко страдать тогда, когда жизнь не предлагает ничего, даже отдаленно напоминающего идеал. И в этом — неизбежное наказание всякого идеалиста. Если спокойно смотришь на род человеческий, принимаешь людей такими, какие они есть, не ждешь от них больше того, чем они могут дать, — тогда тебе не испытать тех минут восторженного счастья и глубокого отчаянья, которые испытывает идеалист.

Олдингтоновская горечь возникает при том, что идеал повержен, а чувства до предела обострены. Олдингтон видит, что мир слишком непохож на тот, каким он хотел бы его видеть. Он наблюдает людей: жестоких, запуганных, а главное, глупых. Он видит, что они равнодушны к красоте, не понимают, что значит «жить здесь и теперь», а ведь, научившись этому, они могли бы украсить свою унылую и трудную жизнь; он был свидетелем того, как его сверстников с помощью массового оглупления вовлекли в войну, видел, что новое поколение готовят к новой войне. Он не может не замечать вульгарность, тупость и страданье, и, чем острее его взгляд, тем яростнее гнев, с которым он обрушивается на мир.

Здесь противоположность его идеалу, отрицание его представления о жизни, и он реагирует на это сатирически, гневно, с шокирующей резкостью. Он использует все ресурсы глубоко израненной души, и таким образом создается то самое впечатление «горечи», о котором мы так много слышим.

Болезненное осознание идеала и его отрицания составляет часть особого трагического восприятия жизни — так его называют в Испании, где трагическое восприятие является как бы естественной частью сознания многих людей. При всей своей насмешливой игривости и яркости красок книги Олдингтона в основе своей трагичны. И для того чтобы полнее понять их, нужно уметь различать эту их изначальную структуру. В них не найдешь легкого утешения, но из них можно черпать силы. И даже не разделяя авторского трагического мировосприятия, нужно все-таки поверить художнику, и тогда неожиданно прояснятся те стороны его творчества, которые были скрыты до поры.

Романтический идеал и его отрицание; «прекрасная полная жизнь» и ее отсутствие по причине человеческой тупости; восторг и чистота приятия и горечь от духовного безобразия и враждебности — в этом Олдингтон, но не только в этом. В Олдингтоне есть нечто такое, причем очень важное, что как бы перечеркивает его трагическое мировосприятие и, как мне кажется, является одной из наиболее привлекательных сторон его творчества. Я имею в виду тот здравый смысл, в стиле Санчо Пансы, который сочетается у него с духовной цельностью и страстным стремлением к правде. Да, есть идеалы, есть вещи, которые надо ненавидеть; есть черное и белое, но — тут Олдингтон усмехается и честно, хотя и не очень охотно, признается, что вообще все это не так.

Вот, например, обычный выпускник английской частной школы — символ всего, что Олдингтон так ненавидит, полная противоположность тому, что он хотел бы видеть в жизни. Олдингтон представляет себе, какую унылую и ограниченную жизнь ведет этот скучный человек, задавленный условностями, презирающий искусство и совершенно лишенный любопытства. Но когда Джордж Уинтерборн ^{14} встретил подобного человека в траншеях, «человек этот невольно понравился ему. Он был чудовищно глуп, но это был честный, незлой и добросовестный человек, он мог отдавать приказы, требовал подчинения от других и заботился о подчиненных».

Все тот же Джордж в своем мучительно одиноком детстве имеет дело с директором школы, исключительно пустым и глупым человеком. Но вот однажды Джордж сдает нелепое, эксцентричное сочинение; мы видим, как директор выходит вместе с ним из школы, и — в том, как он пытается дать понять Джорджу, что тронут его восторженным описанием звезд, — мы неожиданно чувствуем, что он такой же робкий и зажатый человек, как и сам Джордж.

Олдингтон отстаивает свой трагический взгляд на мир, но он не хочет и обманывать себя. Он понимает, что на свете есть много глупых и злых людей, однако, если они опровергают какие-то его представления, он честно признает это. И наоборот: он столь же честно и с такой же улыбкой признает, что идеал не оправдал его надежд. Например, он испытывает глубокую симпатию к Д. Г. Лоренсу, и как к писателю и как к человеку. Его похвалы в адрес Лоренса, выраженные в простой и трогательной манере, дают некоторое представление о привлекательности личности самого Олдингтона. Лоренс, несомненно, подходит под его романтический идеал. Но в то же время Олдингтон не может шутливо не отметить, что в присутствии Лоренса приходится все время сдерживать разговор, как будто говоришь с респектабельной старой девой. И еще — что в поисках уединения на лоне девственной природы «Лоренцо, как ни странно, неизменно оказывался в колонии художников».

Теперь — после беглого разбора отдельных, но существенных сторон творчества Олдингтона — мы можем наконец обратиться к его книгам. Олдингтон более всего известен как романист, поэтому я начну с прозы. К настоящему времени он написал шесть романов и два тома рассказов. Несколько слов о его прозаическом стиле. Он непринужденный, плавный и динамичный. В нем есть естественное единство — это проза прирожденного писателя, прирожденного поэта.

Первый роман Олдингтона «Смерть героя», опубликованный в 1929 году, немедленно приобрел успех. Тема его проста: это история молодого англичанина, тонко чувствующего, гордого бунтаря, который вырос в довольно благополучном семействе в начале века, попытался стать художником, любил, потом попал на фронт, сражался и был убит. «Герой» — Джордж Уинтерборн — наделен многими, типично олдингтоновскими чертами, но было бы наивно думать, что перед нами автопортрет. В гораздо большей степени он являет собой символическую фигуру целого поколения — потерянного поколения — точно так же, как его родители символизируют ту тупость, которая была одной стороной этой трагедии. Вместе с тем будет справедливо сказать, что многие из чувств Джорджа действительно принадлежат и автору, лучшие страницы книги — и здесь я разделяю общее мнение — это те, где он, откровенно и безжалостно по отношению к самому себе, рассказывает о чувствах духовно одаренного, храброго человека, попавшего на войну.