Тени в переулке (сборник)

Он незамедлительно въехал в ухо хаму. И началось!.. Естественно, мы вмешались, в драку полезли мужчины с других столов…

Раздалась трель милицейского свистка. Гриша схватил меня, Бондо и наших девочек и затолкал в кухонный лифт. Мы вместе с грязной посудой скрылись от доблестной столичной милиции.

А продолжение этой истории я узнал через шесть лет в МУРе.

Всех задержанных доставили в 50-е отделение милиции на Пушкинской улице – «полтинник». Далее все было по науке: предъявить документы, вынуть все из карманов.

У задержанной дамы отобрали сумочку и торт, который она судорожно прижимала к груди.

– Не беспокойтесь, – сказал дежурный, – мы его ак куратно поставим, а когда разберемся, вернем вам.

Торт отнесли в комнату угрозыска и аккуратно поставили на сейф.

Пока в дежурной части шел разбор полета, в кабинет угрозыска зашел задержавшийся на работе начальник отделения подполковник Бугримов.

– Что за красуля в аквариуме причитает о каком-то торте?

– Да вот он, Иван Федорович, на сейфе стоит. Бугримов взял торт, поставил его на стол, снял с ко робки крышку, пригляделся.

– А ну посмотри, – сказал он оперу.

– Торт как торт.

– Да нет.

Бугримов вынул из стакана, стоявшего на окне, ложку.

– Товарищ подполковник, эта баба хипеж подымет.

– Ничего, мы ей новый купим. – Бугримов засунул ложку в крем и вытащил из глубины торта не цукаты, не миндаль, а усыпанный бриллиантами браслет.

– Звони в МУР, – скомандовал он. Через полчаса приехал дежурный по МУРу старший опер Сергей Дерковский. В торте нашли не только браслет, но и камни, броши. Через час в отделение доставили заспанного кондитера с необходимыми инструментами. Ценности уложили обратно, а кондитер умело замаскировал их кремом и цукатами.

Все вещи были в розыске, с двух краж и одного квартирного грабежа.

Даме вернули торт. Она вышла из отделения и подняла руку.

Немедленно рядом остановилось такси, дама села в машину и скомандовала:

– На Сретенку, в Последний переулок.

Она вышла у дома номер 6, поднялась на второй этаж.

Опера уже знали, что она пришла к известному скупщику ювелирки Андрею Чубукину по кличке Сапфир. Пробыла у него дома минут сорок. Вышла – и опять ей «повезло» с такси.

А сыщики поднялись к Сапфиру. Тот понял все и отпираться не стал, знал: если Дерковский обещает, что за чистосердечное дадут по низшему пределу, то так и будет. Он выдал вещи, сказал, что заплатил даме деньги и что она договорилась с кем-то по телефону передать их в три часа в саду «Аквариум».

Дама сидела на скамейке рядом с летним кинотеатром и ела эскимо в шоколаде. Ровно в три к ней подошли двое. Дерковский сразу узнал их: московские уркаганы Валька Калмык и Борька Писарь.

Они сели на лавочку. Дерковский подошел и сказал тихо:

– Давайте без беготни, все перекрыто. Поедем на Петровку добром.

С высоты седьмого этажа я гляжу на успокоившийся город. За домами угадываю переплетение переулков, и мне кажется, что в одном из них я обязательно поймаю свою птицу-удачу… Уже нет седьмого этажа. И гостиница покрыта грязными тряпками, и будет ли она – нам неведомо.

А моя птица-удача все летает в узких переулках Москвы.

Зеленая терраса над прудом

А ведь все это было. Белые лебеди на черной ночной воде, в которой ломался свет фонарей, поздние трамваи со светящимися окнами, зеленая дощатая терраса кафе над заснувшим прудом. Над ней висела гирлянда из разноцветных лампочек, которую гасили перед самым закрытием питейного заведения.

Наша редакция помещалась в большом доме, выходившем фасадом на Чистопрудный бульвар. Я тогда только начинал заниматься журналистикой, и поэтому любая работа в газете казалась чрезвычайно важной. Особенно мне нравилось дежурить, то есть, как говорили тогда, быть «свежей головой».

Очередной номер подписывали поздно. Редакция пустела, мне приносили из типографии оттиски полос, пахнущие свинцом и краской. Я внимательно читал их, стараясь не пропустить накладок или, упаси бог, политических ошибок. Потом относил очередную полосу дежурному редактору и шел в ночной буфет пить кофе.

За окном комнаты лежал в темноте город, а я страшно гордился тем, что первый заглянул в завтрашний день.

Когда полосы были прочитаны, правка внесена, дежурный редактор говорил:

– Все, ты свободен.

Нам разрешалось вызывать редакционную машину, но я практически никогда не делал этого.

Хлопала за спиной тяжелая дверь подъезда. Оставались позади кованые ворота, трамвайные пути, отливающие под фонарем селедочным блеском, – и вот я на бульваре.

Человеку случайному он мог показаться пустым и сонным. Но не мне. Вот от пруда со стороны кинотеатра «Колизей» донесся печальный звук аккордеона – это Витя Зубков, битый жизнью паренек из Большого Харитоньевского, наигрывал «Утомленное солнце».

Одинокая лампочка горела на террасе кафе, нависшей над прудом, – это официанты, закончив многотрудный день и разобравшись с чаевыми, закусывали перед уходом домой.

В конце бульвара, у трамвайного поворота, на лавочке (кстати именно на ней снимали убийство опера в фильме «Место встречи изменить нельзя»), местные блатняки пили водку, закусывая ее плавлеными сырками «Дружба».

Бульвар жил по ночному расписанию.

Я шел домой по Чистопрудному, Сретенскому, Рождественскому бульварам. Ночь делала город красивым и незнакомым. И казалось, что жизнь прекрасна и бесконечна.

У «свежей головы» было большое преимущество: на следующий день на работу можно было приезжать после обеда. Но я всегда появлялся на Чистопрудном бульваре к двенадцати, когда на дощатой террасе над прудом начинал собираться народ. Терраса эта была местом встречи самых разных людей. Маленький ресторанчик манил первоклассной кухней. Местным фирменным блюдом был жареный карп. Официант доставал его сачком прямо на твоих глазах из пруда, относил на кухню, и вскоре карп появлялся на столе, украшенный зеленью и жареной картошкой.

Именно сюда, на берег пруда, собирались люди для поправки пошатнувшегося накануне здоровья или просто вкусно поесть и посидеть над водой, обособившись на краткий миг от городской суеты. Здесь были свои завсегдатаи. Кто-то приходил один, другие собирались большими компаниями.

Я довольно часто встречал там двоих людей, ни с кем из посторонних не общавшихся. Приходили они обычно вечером, когда над террасой загорались разноцветные гирлянды лампочек. Надо сказать, что в такое время почти все столы были заняты, но для этой пары всегда находилось самое удобное место.

Один из них – среднего роста, блондин, второй – высокий, очень хорошо одетый, с повадками высокого начальника.

Однажды мы пришли с сотрудником нашей газеты, прекрасным поэтом-юмористом Юрием Чесноковым. Он работал у нас внештатно, видимо, для того, чтобы не отвыкнуть от своего литературного дела, так как основным местом его службы был КГБ. Он очень почтительно поздоровался с блондином.

– Кто это? – спросил я.

– Большой человек, – ответил Юра, – очень большой. И только в конце нашего застолья шепотом сказал мне:

– Это Фитин.

– Ну и что?

– Ты что, эту фамилию не слышал?

– Нет.

– Генерал-лейтенант Фитин, начальник нашей разведки. Вернее, бывший начальник. Его пять лет назад, в 1953 году, уволили из органов.

– А где он сейчас работает?

– На другой должности, – твердо ответил Чесноков. Мы были коллегами по работе в редакции, но не по службе в таинственном доме на Лубянке, поэтому большего мне знать не полагалось. Через много лет я узнал печальную историю шефа советской политической разведки, занимавшего эту должность с 1939 по 1946 год. Всю войну генерал Фитин руководил сложной службой. В фильме «Семнадцать мгновений весны» актер Петр Чернов играл безымянного начальника разведки, который принимал донесения и давал задания резидентам. Некая абстрактная фигура.