Открывая новые горизонты. Споры у истоков русского кино. Жизнь и творчество Марка Алданова (СИ)

В изгнании возрастала тяга к выдержавшим испытание временем национальным ценностям. Русских писателей XIX века постоянно перечитывали, обсуждали их произведения в письмах. Эмигрантов объединяло трепетное отношение к Пушкину. Собирание материалов о Жуковском оказалось для Б.К. Зайцева моральной опорой в годы войны. Алданов постоянно перечитывает Гоголя и возвращается к гоголевской теме в письме к Зайцеву (от 11 мая 1945 года): "Мне все это очень нравится -- мир Жуковского, его окружение, все Протасовы, Киреевские и т. д.-- высокая и тонкая культура и так далеко от хамства, нас со всех сторон окружающего! Нет, это мои друзья. От них не пахнет ни махоркой, ни самогоном". А в письме к Г.В. Адамовичу от 15 июля 1947 года Алданов рассуждает об одном из персонажей позднего Гоголя, откупщике Муразове из второго тома "Мертвых душ", который честным, праведным путем нажил огромное богатство. Алданов считал этот образ схематичным, а неудачу писателя закономерной. Здесь он сходился с советским литературоведением. Но рядом с Муразовым он ставил Рахметова из "Что делать?" Чернышевского. Оба они, по его мнению, исключения в русской классической литературе. Ни литературные герои, ни их создатели, как правило, не были людьми крайних взглядов: "Пушкин, Гоголь, Тургенев, Тютчев, Гончаров, Герцен (даже он!), Писемский, Салтыков, Островский, Чехов были либо либералы разных оттенков, либо консерваторы.<...> "Крайние" персонажи в русской литературе -- это Рахметов и, пожалуй, боголюбивый откупщик Муразов, но им во всех отношениях грош цена. Таково же, по-моему, общее правило и в других областях русской культуры от Ломоносова и обычно забываемого Сперанского до Михайловского, Вл. Соловьева и Милюкова. Бури же и бездонности больше всего любил горьковский буревестник (да еще Иванов-Разумник)".

Писатели находили у классиков созвучное собственным мыслям, собственному творчеству. Алданов и Зайцев не сходились во взглядах на Тургенева и Толстого. Алданов еще в 30-е годы иронично называл прозу Тургенева литературным шоколадом, а Толстого считал полубогом. Для Зайцева Толстой менее значителен, он отлученный от церкви вольнодумец, Тургенев же ценен как непревзойденный знаток языка. Прочитав книгу Зайцева о Чехове, Алданов пишет: "Вы ставите Чехова очень высоко, но, по- моему, еще недостаточно высоко. Думаю, что ему принадлежит как прозаику одно из первых пяти или шести мест в русской литературе. (Предлагает такую "табель о рангах": Толстой, Гоголь, Достоевский, Чехов, а ниже ставит Тургенева и Гончарова.)

Недавно я перечитывал Островского. И меня поразило необыкновенное сходство между добродетельным передовым студентом "Вишневого сада" и добродетельным передовым студентом "Талантов и поклонников": просто одно и то же лицо! Разумеется, в отношении Чехова даже мысль о плагиате не возникает и возникнуть не может. Но это, по-моему, поразительный пример шуток, которые бессознательная память может сыграть с писателем. Я, кстати, "Вишневый сад" всегда любил гораздо меньше, чем "Дядю Ваню".

Не сходясь в оценках, два писателя-эмигранта умели понимать и уважать логику своего оппонента. Алданов был агностик, безрелигиозный человек, хотя отнюдь не "воинствующий безбожник". В ранних книгах он, как и любимые его герои, скептик и вольнодумец, с годами у него усиливалась жажда найти опору в непреходящих ценностях, и Зайцев внимательно следил за этой его эволюцией.

В переписке с редакторами Алданов нередко затрагивает вопросы русского языка. Он столь же уважителен, как и с собратьями-писателями, но с редакторской правкой почти никогда не соглашается. Каждое слово, каждый оборот речи в его рукописи взяты им не случайно, он несет за них полную ответственность, доказывает право автора на личные особенности орфографии.

18.

Мы с моим американским коллегой, профессором Николасом Ли из университета штата Колорадо, называли отношения Набокова и Алданова дружескими. Но это была дружба на отдалении, ограниченная резкой разницей характеров. Они обменивались литературными новостями, спорили, кто выше - Толстой или Флобер, подтрунивали друг над другом и каждый над самим собой. В письмах Набокова бросаются в глаза его словесные игры, вроде "ели стонут!" в описании американского Йеллоустонского парка.

Дружба Бунина и Алданова иного рода, ее характерные черты -- открытость до самого конца, душевное родство, предельная трогательная заботливость. Здесь разница характеров не мешала близости. За почти три с половиной десятилетия ни одной даже самой малой размолвки, не говоря уже о ссоре. Такая писательская дружба -- очень большая редкость.

Дело, наверное, в том, что каждый писатель живет в некоем двоемирии: одновременно в реальном мире и в мире, созданном его воображением, населенном вымышленными героями. Придуманные миры у двух писателей, если они не соавторы, не совпадают, и не стоит, например, удивляться эстетической глухоте Тургенева: когда появился номер "Русского вестника" с отрывками сразу из двух великих романов, "Преступления и наказания" и "Войны и мира", он решительно забраковал оба; в первом ему не понравились "тухлятина и дохлятина больничного направления", а во втором он нашел "мелкоту и какую-то капризную изысканность". Бунину и Алданову удалось подобной эстетической глухоты избежать.

Они познакомились в Одессе в марте 1919 года, за две недели до того, как город был захвачен большевиками.

Кажется, не было ни малейших шансов, чтобы знакомство переросло в дружбу: Бунин на 16 лет старше, он знаменитейший писатель земли русской, почетный академик Академии наук, лауреат Пушкинской премии. Ученый-химик Алданов только начинает свой путь в литературе: в 1915 году вышла его книга "Толстой и Роллан". В 1917 году, цитирую его автобиографическую заметку, он был "и политически, и лично очень близок с членами Временного правительства", в конце 1918 года он секретарь межпартийной делегации, в нее входил и П.Н. Милюков, пытавшейся получить в Париже и Лондоне оружие для борьбы с коммунистами в России. Первая дневниковая запись в совместном дневнике Буниных, связанная с Алдановым, датирована 12 марта 1919 года: "Молодой человек, приятный, кажется, умный. Он много рассказывал о делегации, в которой был секретарем".

Оба одинаково оценивали происходившие политические события. Через несколько дней после знакомства с Алдановым, 24 марта 1919 года, Бунин записал в дневнике: "Большевики приносят с собой что-то новое, нестерпимое для человеческой природы. И мне странно видеть людей, которые искренне думают, что они, т. е. большевики, могут дать что-нибудь положительное". Возможно, их первый разговор касался и книги публицистики Алданова "Армагеддон" -- она, как мы уже говорили, чудом вышла в свет в Петрограде в 1918 году и сразу была изъята. Бунин же, по-видимому, замышлял свою будущую знаменитую книгу публицистики "Окаянные дни".

Обоих писателей ждала одна и та же участь -- эмиграция. Как сложилась бы их судьба, если бы они не уехали? Представляются арест или гибель в страшные годы гражданской войны, в лучшем случае принудительная депортация в 1922 году вместе с другими интеллигентами, составлявшими цвет предреволюционной культуры. Но нельзя и вообразить себе ни Бунина, ни Алданова требующими казни троцкистам, поющими гимны Сталину.

Они снова встретились уже в Париже, и Алданов постепенно начинал играть в жизни Бунина все большую роль. То он пытался привлечь Бунина в редколлегию первого толстого журнала русской эмиграции, то Иван Алексеевич, когда умер его брат Юлий, сразу, как отмечено в семейном дневнике, "побежал" к Алданову. Они вместе встречают Новый 1922 год. В 1921 году Алданов дебютировал в художественной литературе -- повесть "Святая Елена, маленький остров" и начальные главы романа "Девятое термидора", напечатанные в парижском журнале "Современные записки", сразу выдвинули его в первые ряды зарубежных русских романистов. Порой два писателя спорили. Бунин никак не мог смириться с язвами и пороками западной цивилизации, Алданов, убежденный, что "мир во зле лежит", относился к ним спокойно. Под датами 30 января -- 12 февраля 1922 года. Бунин записал в дневник: "Гнусная, узкая уличка, средневековая, вся из бардаков... Вышли на Аvenue de 1'Орега, большая луна за переулком в быстро бегущих зеленоватых, лиловатых облаках, как старинная картина. Я говорил: "К черту демократию!", глядя на эту луну. Ландау (настоящая фамилия Алданова. - А.Ч.) не понимал: при чем тут демократия?"