Полдень, XXI век (ноябрь 2011)

– Ух… – облегчённо выдохнул Могол и распрямился. – Кажись, пронесло… Весь день в бегах, еле ушёл. – Тут он заметил авоську с яблоками и обрадовался: – Яблочки – это хорошо! – и протянул руку. – А то с утра не жравши…

– Нельзя! – выкрикнул Дима и, обомлев от собственной храбрости, ударил Могола по руке.

– Ты что, – возмутился Могол, – голодного человека яблоком не угостишь?! – и снова потянулся к авоське.

– Они… – запнулся Дима и, поняв, что, не сказав начистоту, от Могола не отделаешься, прошептал: – Они с приворотным зельем…

– Ах, ты!.. – поспешно отдёрнул руку Могол. – Так, значит, ты решился, сходил-таки к Карге…

Он покачал головой, тяжело вздохнул и сказал тихо:

– Не жди ничего хорошего от подарков ведьмы… Априори.

Затем встал и, сгорбившись, покаянно побрёл домой, где его с нетерпением поджидало «Иго».

«Какой же это подарок, когда за него деньги плачены?» – хотел спросить Дима, но, глядя на согбенную фигуру удаляющегося Могола, промолчал. Посидел ещё немного, размышляя над загадочным смыслом слова «априори», но вскоре тоже ушёл домой – надо было выспаться перед сменой. Ничего, если сегодня не получилось, то, быть может, завтра удастся… В конце концов препарат годен два месяца.

4

Но на следующий день тоже ничего не получилось. Уйдя на работу, Дима спрятал авоську в холодильник, а когда вернулся домой, оказалось, что яблоки сгнили. Все, как одно. Видимо, испарина покойника, то есть разбавитель приворотного зелья, разъедал плоды.

Дима посмотрел на колбочку, где осталась половина эликсира, и решил, что впредь будет обрабатывать только одно яблоко и укладывать его в авоське поверх остальных. Иначе зелья может не хватить – кто знает, когда получится угостить Машку.

Похмелкин вынес авоську с гнилыми фруктами во двор, выбросил в мусорный контейнер и направился на вечерний рынок. Вернулся он через час, сел на кухне, выбрал самое красивое яблоко и уже хотел ввести ему под кожицу пару капель зелья, как тут всё и началось.

В открытую форточку влетела муха и начала назойливо кружить у лица, мешая проведению тонкой, почти филигранной операции. Дима пару раз отмахнулся, но муха не отставала. Пришлось отложить шприц, взять газету, скрутить её в трубочку и начать охоту за мухой. После двух неудачных попыток прихлопнуть назойливое насекомое, Диме таки удалось с ним расправиться. Он снова сел за стол, взял шприц… как в форточку влетела вторая муха, за ней третья, а затем мухи чуть ли не журавлиным клином потянулись со двора на кухню. Они кружили вокруг Похмелкина, жужжали, садились на голову, лицо, руки, лезли в глаза, рот. И только тогда Дима с ужасом осознал, какую глупость совершил, выбросив гнилые яблоки в мусорный контейнер.

Похмелкин захлопнул форточку и объявил войну мушиным претензиям на плотские утехи с ним. Он уничтожал мух десятками, подобно былинному богатырю, который «одним махом семерых побивахом», перевёл все имевшиеся в доме газеты и скрепя сердце вынужден был порвать на листочки журнал «Плейбой». Битва прекратилась с наступлением сумерек, но только из-за того, что мухи ночью не летают – плотным слоем они облепили стекла окна с наружной стороны, готовясь поутру, с первыми лучами солнца, начать новую атаку.

Дима перевёл дух, но оказалось, что рано обрадовался. Почувствовав, как по левой штанине кто-то ползёт, он глянул вниз и похолодел. По джинсам в угаре противоестественной любви карабкался большой таракан. Похмелкин брезгливо стряхнул его на пол, раздавил и тут увидел, как из прихожей на кухню стройными боевыми колоннами атакующей конницы вбегают тараканы и на рысях, с дробным шорохом лапок по полу, несутся к нему. В отличие от мух, тараканам темнота была нипочём, и Дима был вынужден снова вступить в бой. Однако и это было ещё не всё – тараканы оказались лишь арьергардом армии любви, и за ними в квартиру начали проникать мыши…

С ужасом осознав, что вслед за мышами могут появиться крысы, Дима выскочил из квартиры и побежал прочь что было мочи, не в силах противостоять всепобеждающей любви облигатных синантропных животных. Ох, и прав был Могол, когда говорил, что не стоит ждать ничего хорошего от подарков ведьмы…

Ночевал Похмелкин на другом конце города у своего сменщика Голопятова. Голопятов постелил ему на диване в прихожей, но выспаться нормально Дима не смог – всю ночь мерещились полчища атакующих его мух, тараканов и мышей и он то и дело вскакивал на диване, боясь, что воспылавшие к нему страстью синантропные животные доберутся и сюда.

Встав утром с больной головой, Дима побрёл на работу, по пути шарахаясь от каждой мухи. Однако вкусившие приворотного зелья насекомые в эту часть города ещё не добрались, а остальные вели себя хоть и назойливо, но без мистической любви. Любовь – болезнь хоть и заразная, но не передаётся через воздушную среду.

Отработав без происшествий, Похмелкин сдал смену, но домой не пошёл, а направился в хозяйственный магазин, где накупил аэрозольных инсектицидов и порошковых ядов для грызунов, а также с десяток мышеловок и крысоловок. Вернулся он домой в сумерках, опасаясь вызвать среди жильцов нездоровый ажиотаж, если его посреди двора облепят мухи. Дима быстро проскользнул в квартиру и объявил химическую войну осаждающим его в пароксизме любви божьим тварям.

Война длилась две недели. Быть может, удалось бы справиться и раньше, но Дима не догадался вовремя засыпать яду и опрыскать репеллентами мусорный контейнер, его содержимое отвезли на свалку, и теперь насекомые летели оттуда, находя дорогу к своему избраннику известным только им способом. Сердцем чуяли, что ли?

Зато крысоловки и мышеловки не понадобились – с грызунами прекрасно справился дворовый кот Васька, создав тем самым для Похмелкина неразрешимую проблему. Какие-то крохи зелья из желудков мышей воздействовали на кота, и он воспылал к Диме возвышенными чувствами – ни на секунду не оставлял его, постоянно мурлыча, тёрся о ноги, а стоило зайти в квартиру и закрыть перед его носом дверь, как кот начинал мерзко выть. Посадить кота в мешок и утопить у Димы не хватило духу, и пришлось взять его на постой. Днём Васька постоянно путался в ногах, а ночью забирался к Диме в кровать и так основательно вылизывал голову предмету своей любви, что её и мыть не нужно было. Но когда Похмелкин уходил на работу, начинался концерт. С жалобным мяуканьем Васька провожал его до угла дома, а затем долго выл, неприкаянно бродя по двору. Встречал он Диму как ревнивая жена загулявшего мужа – шипел рассерженно, трепал для острастки за штанину, но быстро успокаивался и снова с мурлыканьем принимался путаться в ногах.

Могол, догадывавшийся о причинах столь преданной любви Васьки к Диме, дал ему кличку «Голубой», но она не прижилась, поскольку Могол теперь бывал во дворе редко – у него появились свои проблемы, и нешуточные. Дело в том, что разбитая вдребезги мемориальная доска «последнему представителю великой нации татаро-монголов» на следующий день чудесным образом восстановилась и заняла своё место на стене. Её снова сорвали и разбили, но она появилась вновь. Так продолжалось четверо суток, пока, наконец, делом не заинтересовались в ФСБ. Могола увели в наручниках и неделю допрашивали с пристрастием, пытаясь обвинить не только в хулиганстве, но и в убийстве депутата Хацимоева. Битый по печёнкам Могол сознался во всём на первом же допросе, в том числе и в том, что именно он распял Христа. Но мемориальная доска продолжала появляться на стене каждое утро даже в отсутствие Могола, и его вынуждены были отпустить за недостаточностью улик и недоказанностью состава преступления, обязав самолично каждое утро срывать со стены мемориальную доску. Вернувшись из каталажки, Могол стал тише воды, ниже травы, каждое утро исправно исполнял сизифов труд, вменённый ему как гражданская обязанность, и быстренько возвращался домой. У юбки своего «Ига» он чувствовал себя гораздо лучше, чем в застенках ФСБ.