Мафия вчера и сегодня

Зато по-иному были расценены эти события правыми политическими и экономическими деятелями Сицилии, увидевшими в движении «союзов трудящихся» угрозу крушения феодальной структуры и ликвидации тех прерогатив, которые бароны-аграрии настойчиво и упорно отстаивали более столетия. «Быстрое ухудшение экономической ситуации, всеобщее недовольство, вызванное целым рядом причин, и выступления «союзов трудящихся», явившиеся следствием этих причин и в свою очередь побудившие массы к действию, довели положение до критического» [27], — писал Колаянни. И тут уж правительству надо было выбирать: или действовать решительно, но соблюдая при этом общественные свободы, а следовательно, проявить свою власть и по отношению к тому классу, который вызвал возмущение крестьянских масс, или же подавить крестьянское движение при помощи военной силы.

Войска генерала Морра ди Лавриано, специально направленные в Сицилию, избрали второй путь: за время с 20 января 1893 года по 4 января 1894 года солдаты убили 13 крестьян в Кальтавутуро, двух в Серрадифалько, одного в Алькамо, Ив Джардинелло, 11 в Леркаре, 8 в Пьетраперцие, 14 в Джибеллине, 18 в Маринео, 14 в Сан-Катерина-Виллармоза, кроме того, более 130 крестьян было ранено во время манифестаций, состоявшихся в Кальтавутуро, Катенануове, Касале-Флоресте, Милокке, Сутере, Аккуавиве, Виллальбе, Валлелунге, Сикулиане, Пьяна-дей-Гречи и в других селениях, где сельскохозяйственные рабочие выступали с протестами против ужасающих, скотских условий жизни и нищеты.

2. Мафия и феодальные владения после объединения Италии

Франкетти писал, что «со дня вступления Гарибальди в Палермо между сицилийцами и правящими кругами Италии различной партийной принадлежности начались серьезные недоразумения, не изжитые и поныне». Это утверждение в значительной мере относится и к нашим дням, хотя уже прошло 20 лет со дня предоставления Сицилии автономии.

В самом деле, высадка «тысячи» вызвала у сицилийцев всеобщий энтузиазм и пылкие надежды, так как появление Гарибальди было не столько актом, закреплявшим победу, сколько сигналом к всеобщему восстанию против тирании Бурбонов. Но как заявил умеренный Де Кордова, депутат парламента: «Если правительство получает какую-либо территорию не в результате завоевания, а из рук революции, то оно должно задаться вопросом: какие нужды породили эту революцию, и постараться их удовлетворить». Эти нужды, толкнувшие сицилийцев на революцию, были, как известно, все теми же, которые вызвали революции 1812, 1820 и 1848 годов: в основном они сводились к окончательному упразднению старого феодального порядка с порожденными им беззаконием, насилием, произволом, коррупцией. Удовлетворение этих потребностей требовало срочного раздела земель феодов между крестьянами.

На деле же, несмотря на заявления авторитетных лиц, раздававшиеся как внутри парламента, так и вне его стен и призывавшие обратить внимание на трагические условия жизни сицилийцев, за 90 лет, последовавших за гарибальдийской эпопеей, не было сделано ни одного серьезного шага в этом направлении. Спустя 15 лет после присоединения Сицилии к Италии Соннино, выступая в палате депутатов, вполне справедливо заявил:

«Положение, существовавшее в 1860 году, сохранилось и по сей день. Сицилия, предоставленная самой себе, нашла бы средство исцеления; социальное переустройство непременно было бы осуществлено, либо при разумном содействии зажиточных классов, либо в результате насильственной революции. Но мы, итальянцы других провинций, сопротивляемся такому исходу, мы узаконили существующий гнет и гарантируем безнаказанность угнетателя».

20 лет спустя история подтвердила эти изобличающие утверждения. В 1893 году правительство, возглавляемое сицилийцем Криспи, учинило жестокую и кровавую расправу над крестьянским движением сицилийских «союзов трудящихся».

Старая структура феодального и латифундистского типа осталась нетронутой, а перенесенные в Сицилию институты итальянского либерального государства оказались лишь выхолощенными схемами и в конечном счете послужили для господствующего класса только очень удобным средством для узаконения угнетения трудящихся масс. Исчезли частные вооруженные отряды, но сохранилась личная охрана, существующая и поныне, те же коски [28] мафии продолжали вербовать в свои ряды наиболее отъявленных преступников для исполнения своих «приговоров»; в тех же случаях, когда открытое применение насилия не давало полной гарантии безнаказанности, в ход пускались со все большим успехом обман, мошенничество, политическая коррупция, для которых новые институты создали благоприятные условия.

Габеллотто — член мафии, который мог навязать свою волю многочисленным семьям феода, быстро становился влиятельным поставщиком голосов, что давало ему возможность контролировать коммунальную администрацию окрестных селений — в тех случаях, когда он не осуществлял этих функций непосредственно, — и стать главным избирателем депутата — ставленника правительственного большинства «его» избирательного округа. Тесные связи между такого рода политической деятельностью и собственно деятельностью мафии, само положение этой последней были таковы, что до тех пор, пока оставалась в силе избирательная система, согласно которой в каждом округе избирался лишь один депутат, избирательные округа совпадали с районом действия той или иной мафии.

Таким образом, член мафии завязывал «политическую дружбу» с наиболее ловкими и энергичными политиканами правительственного большинства, которым он поставлял голоса и оказывал поддержку в «своем» избирательном округе. Такого рода деятельность не носила скрытого характера, напротив, член мафии стремился возможно шире афишировать свою близость к политическому другу, сопровождая его во время избирательной кампании, появляясь часто в его приемной, заставляя депутата поддерживать ходатайства своих друзей с уголовным прошлым о выдаче им разрешения на ношение оружия. Поэтому, когда этот мафист попадал в трудное положение или его прямо подозревали в совершении преступления, то его друг депутат спешил ему на помощь, и у него были на то основания. С одной стороны, он тем самым сохранял за собой голоса своего избирательного округа, а с другой, — стремился избежать скандала, в который неминуемо оказался бы замешанным в результате процесса над тем членом мафии, который был известен как его избиратель.

Случалось таким образом, что сразу же после зверского преступления мафии депутат дерзко заявлял в парламенте, будто мафия существует на деле только в воображении врагов Сицилии, приводя тем самым в полную растерянность полицейские и судебные власти, которые, возможно, намеревались начать преследование косок мафии. Случалось и по-иному: иногда такой депутат срочно обращался к комиссару полиции или марешалло [29] карабинеров, пытаясь заверить их, что произошла ошибка, что такой-то хорошо ему известен, он его друг, честный и благородный человек, и что министр, «которому он обязан будет доложить о случившемся, будет, несомненно, огорчен допущенной ошибкой...»

И комиссар и марешалло, прекрасно знавшие по собственному богатому опыту, что подобного рода вмешательство может повлечь за собой перемещение по службе, в конце концов многозначительно улыбались и отпускали мафиста, попавшего к ним в руки...

Вполне понятно, что у такого рода депутатов была лишь одна забота — заслужить благосклонность правительства и добиваться всевозможных льгот для своих избирателей вышеупомянутого типа — поэтому они голосовали за любую несуразную политику правительства, поддерживали ее и остерегались ставить на обсуждение серьезные проблемы острова. Так называемые «аскари» (прихвостни) — как прозвали сицилийских депутатов, слепо поддерживавших политику Джолитти в расчете обеспечить себе взамен различные милости и покровительство правительства во время избирательных кампаний, — были все депутатами мафии.