Голубые дороги

Рассказал я и про рыбалку.

По воскресеньям мы часто все вместе выезжали в лес и на озеро. Утром вездеход останавливался у домов. Протяжным сигналом водитель извещал: «Пора!» От подъездов тянулись заспанные рыболовы. Залезали в кузов, зябко жались друг к другу. Но потом, как цепная реакция, начиналось бурное пробуждение. Сыпались прибаутки, острословы упражнялись в юморе. Старший машины, капитан Николай Кузнецов, встав на подножку, пересчитывал прибывших, делал перекличку:

 — Ничего не забыли? Быковский, хлеб взял?

 — Взял!

 — Аксенов, колбасу положил?

 — Тут она.

 — Олег, огурцов достал?

 — Да!

 — Горючего хватит?

 — Хватит!

 — Поехали!

 — Командир, стой, удочку забыли!

 — Обойдешься!..

Однажды повезло Быковскому. Он поймал большую щуку. Я широко развел руками и убежденно сказал:

 — Килограммов пять с гаком будет, а то и…

Вспомнили еще и такую историю.

Как‑то к нам приехал Крымский — художник военной студии имени Грекова. Заложив руки за спину, он расхаживал по маленькой комнатушке, разместившейся под крышей старого, разрушенного войной Дома офицеров. Настроение у Крымского было преотвратительное. Его терзало беспокойство: сможет ли он здесь выполнить задание студии?

 — Нет типичного лица, — рассуждал он вслух, — Перевелись асы! Где летуны? Такие, чтобы зрителю было приятно посмотреть: могучего сложения, с высоким крутым лбом, пышными вразлет бровями, гордой осанкой, твердыми волевыми губами?.. А здесь… не то все, типичное не то.

Насупившись, Крымский ждал, скрестив на груди руки, облокотись на обшарпанную, в зеленых пятнах стену. Наконец загремел телефон. Художник жадно схватил трубку, как будто только телефон мог принести ему облегчение.

Некоторое время он слушал молча. Лицо его мрачнело, брови сбегались к переносице, в нервном тике дергались губы, зло блестели глаза.

 — Вы понимаете! — закричал он, не выдержав, в черную трубку. — Мне нужны не классы летные, а люди. Их лица — мужественные, суровые, героические! Кого вы мне подсовываете? Низкорослых, щупленьких мальчиков, стеснительных, как барышни из института благородных девиц! А где отчаянная схватка со стихией, врагом? Где железное самообладание, неподдельная решительность? Помогите мне! Вы комиссар, вы должны понимать, насколько ответственно задание студии. Пришлите настоящего аса. Лучшего молодого летчика полка… Ну, наконец‑то! Сердечное вам спасибо.

Крымский засуетился. Печальные складки разгладились. Лицо стало приветливым, даже милым. По щекам прошелся румянец. Тут же на мольберт был взгроможден подрамник с чистым холстом, палитра укрепилась на большом пальце, правая рука играла кистью. Художник готовился к серьезной работе.

 — Разрешите войти, — послышалось за легкой дощатой дверью.

 — Да, да, — протянул художник на мотив опереточной песенки.

В комнату вошел старший лейтенант. Он был явно смущен. Крымский посмотрел на худенького остролицего летчика, отметил про себя: «Ни одной орденской ленточки. Лицо мальчишеское. И брови словно крылья стрижа. Это наверняка не он».

 — Да вы не смущайтесь, — неожиданно предложил художник. — Решили посмотреть, как создаются картины? Посидите вот здесь. Не помешаете.

 — Меня прислал замполит, — тихо проговорил старший лейтенант.

 — Вас?! — С лица художника сползла беззаботность. Оно стало свирепым.

А спустя секунду Крымский бросился к телефону, выдохнул в трубку невнятную фразу. Затем вяло опустился на единственный стул. Скосив глаза, рассматривал старшего лейтенанта: смоляные блестящие волосы, острый мальчишеский подбородок, ссутулившиеся плечи, нагрудный золотой знак классного летчика, расслабленную спортивную стойку… В глазах летчика почудилось что‑то задиристое, озорное, но художник отвел взгляд.

 — Садитесь, товарищ… — только и сказал он.

 — Быковский, — подсказал летчик.

 — Да–да, товарищ Быковский.

Сеанс длился два часа. Холодно распрощавшись с летчиком, художник в тот же день выехал в Москву. В студии он сказал, что задание не выполнил.

После полета отважного летчика в космос в газете «Красная звезда» появился живописный портрет космонавта. На читателя смущенно смотрел своими пронзительными темными глазами худенький старший лейтенант.

И, наконец, напоследок не мог не рассказать еще один забавный эпизод.

Летом 1964 года я сдавал государственные выпускные экзамены в институте. Большая светлая аудитория была убрана цветами. За порогом толпилась группа студентов, они перешептывались и листали страницы учебников. Увидав председателя государственной экзаменационной комиссии, выпускники как‑то сразу смолкли и растеклись в разные стороны коридора.

 — Куда же вы? — обратился профессор Самойло к спешно удалявшимся студентам. — Смелее, друзья, смелее! Берите билеты.

Дверь захлопнулась, разделив студентов на две группы. По одну сторону остались томящиеся в мучительном ожидании, по другую — отважившиеся «перейти Рубикон». Но и тут, и там царила тягучая тишина.

Неожиданно дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась голова.

 — Простите, профессор, можно… — начала голова, но договорить ей так и не дали. Александр Сергеевич решительным жестом прервал речь и поманил в аудиторию.

 — Знаю, знаю. Прошу. — И когда молодой человек вошел, столь же решительно указал ему: — Берите билет и… вон за тот стол. Готовьтесь.

Молодой человек неуверенно подошел к столу. Он был явно смущен. Для чего‑то по–военному одернул и без того безукоризненно сидевший на нем темно–синий костюм.

 — Вы понимаете, я пришел…

 — Ищите счастливый билет, он перед вами.

Последние слова прозвучали совершенно категорически: мол, пришли сдавать, так сдавайте. Молодой человек пожал плечами, потоптался на месте, растерянно кивнул сидевшему за первым столом студенту и… решительно вытянул билет. «Номер 16!»

Члены государственной комиссии, занятые делами, не вникли в суть происходившего. Не обратили они внимания и на то, как состроил удивленную гримасу и фыркнул, давясь от смеха, сидевший за первым столом студент. Дальше все шло своим чередом.

 — Кто готов? — спросил председатель экзаменационной комиссии.

 — Разрешите мне?

Профессор повернул голову.

 — Вы? — Кажется, он удивился немного. — Пожалуйста.

Обладатель шестнадцатого билета четко подошел к столу и сказал:

 — Разрешите отвечать?

Старший преподаватель Алла Владимировна Дубровская остановила взгляд на отвечавшем и нервозно заерзала на стуле: «Неужели?»

Молодой человек тем временем отвечал на первый вопрос. Профессор внимательно слушал, покачивал головой. Потом, посоветовавшись с членами комиссии, председательствующий сказал: «Достаточно. Переходите ко второму вопросу».

Экзаменуемый прочитал вопрос: «Воспитание воли и характера».

В аудитории воцарилась тишина. Проректор института Валентина Федоровна Шепилова, растерянная и озадаченная, тихонько прошла и присела на краешек стула. Александр Сергеевич скорее почувствовал, чем понял, что происходит что‑то неладное. Без очков он плохо видел. Он ощущал на себе взгляды коллег, их волнение, напряженность. Но причины не понимал. Экзамен продолжался.

 — Благодарю вас, молодой человек. Есть ли вопросы у членов комиссии? Нет. Ответ хороший. Очень удачны примеры из жизни космонавтов, — резюмировал профессор. — Неплохо знаете Макаренко. Простите, ваша фамилия?

 — Быковский.

 — Что?..

Руки плохо слушались профессора. Он достал очки, взгромоздил их на нос, только тогда увидел перед собой лицо, так хорошо знакомое всему миру. Да, это был космонавт, космический рекордсмен Валерий Федорович Быковский. На темно–синем пиджаке не была никаких знаков отличия: ни звезды Героя Советского Союза, ни знака летчика–космонавта СССР…

Александр Сергеевич все не мог прийти в себя.

Наконец, выговорил с трудом:

 — Простите, Валерий Федорович…

 — Это вы меня простите, профессор. Я зашел в институт поддержать однополчанина, а вот случилось самому сдавать экзамен…