Взгляд сквозь столетья

Люди 44 века научились управлять земным климатом, изобрели "книги, в которых посредством машины изменяются буквы в несколько книг", "машины для романов и отечественной драмы", получают письма с Луны. "Увеличившееся чувство любви к человечеству достигает до того, что они не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий точно так же, как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов", Если "4338 год" предшествует нынешним научно-фантастическим романам, то два других фантастических произведения Одоевского близки той разновидности современной фантастики, которую называют "романом-предупреждением". "Город без имени" и "Последнее самоубийство" рассказывают о катастрофах, которые могут случиться с человечеством, "вследствие принятия ложного направления" (В. Г. Белинский).

В первом погибает колония последователей английского политэконома, автора теории утилитаризма И. Бентама. Эта колония положила в основу своей жизни тезис о пользе как главном двигателе прогресса. "Последнее самоубийство" - рассказ о том, что стало бы с человечеством, если бы учение Мальтуса о перенаселении Земли оказалось истинным и "потерялась соразмерность между произведениями природы и потребностями людей". "В обоих случаях перед нами фантастическое предположение - своего рода огромный эксперимент, развернутый от противного или - точнее - от нежелаемого" (Ю. Манн).

Но, пожалуй, наибольшей актуальностью, публицистичностью насыщены страницы русской фантастики, рассказывающие о литературе будущего. Это и неудивительно. Все русские фантасты - крупные литераторы, журналисты, активные участники историко-литературного процесса первой трети XIX века.

Уже Улыбышев связывал идеальное будущее России с расцветом литературы, даже определенных литературных жанров.

В своей утопии он предрекал "обращение к разработкам обильной и нетронутой руды наших древностей и народных преданий", в результате которого "возгорелся поэтический огонь, который светит ныне в наших эпопеях и наших трагедиях". "Нравы, принимая все более и более черты, всегда отличающие свободные народы, породили хорошую комедию, комедию самобытную".

Но литература будущего не всегда так совершенна для других русских фантастов. Не отличает ее и идеальное спокойствие.

И странное дело, во многих ее представителях современники без особого труда узнавали черты русских писателей и восстанавливали те отношения, которые существовали между ними в ходе литературной борьбы: например, борьбы "литературных аристократов" с "торговым направлением", "Арзамаса" с "Беседой", между любомудрами и сторонниками "умеренной философии", "Мнемозиной" Одоевского - Кюхельбекера и печатными органами Ф. В. Булгарина.

Рассказчик "Путешествия к центру Земли" Булгарина попадает в мир, состоящий из трех царств: Игноранция (с латинского- "земля незнаек, невежд"), Скотинии и Светонии (состолицей Утопией). Во втором из них стране "полуобразованности, полуучености, что гораздо хуже невежества",- он видит некоего "гуслита-философа", "малого человека, вроде Албиноса, с мусикийским орудием за плечами", который отрекомендовался ему первым философом и первым мыслителем Скотинии: "Я первый возжег светильник философии и около двух лет тружуся, хотя и не постоянно, над сооружением памятника моему величию, т. е. сочиняю книгу, которая будет заключать в себе всю премудрость веков прошедших, настоящего и будущего времени. Правда, что надо мною смеются и называют меня шутом, но за то я сержусь больно, бранюсь и сочиняю музыку для романсов и песен, которые превозносятся в кругу моих родных столько же, как и моя философия!" Булгаринская утопия появилась вскоре после того, как в IV части "Мнемозины" была напечатана статья Одоевского "Секта йдеалистико-елеатическая", из предисловия к которой следовало, что это глава задуманного обширнейшего "Словаря истории философии" должного вобрать в себя всю мудрость предшествующих веков, "привести ее к общему знаменателю".

Здесь же говорилось, что автор трудится над этим словарем "уже около двух лет, хотя и не постоянно" и приглашает всех желающих принять в нем участие. Музыкальная же деятельность Одоевского была общеизвестна. Так что не оставалось никаких сомнений в том, кого изобразил Булгарин в своем "Путешествии".

Одоевский решил не остаться в долгу и в "4338 годе" вывел толпу "литературных промышленников", которые собираются в передней "настоящей науки и литературы" и, "едва годные быть простыми ремесленниками, объявляют притязания на ученость и литераторство", стараясь своим "криком обратить внимание проходящих". "Они большей частью пришельцы из разных стран света; незнакомые с русским духом (намек на нерусское происхождение Булгарина и Сенковского. - В. Г.), они чужды и любви к русскому просвещению: им бы только нажиться, а Россия богата".

Точно такое же разделение есть и в "Тарантасе" Соллогуба. Во время путешествия его героев из Москвы в Мордасы, один из них, Иван Васильевич, начал развивать перед другим - Василием Ивановичем мысль о существовании в России "двух литератур": "одна даровитая, но усталая, которая показывается в люди редко, иногда с улыбкой на лице, а чаще всего с тяжкой грустью на сердце. Другая наша литература, напротив, кричит на всех перекрестках, чтоб только ее приняли за настоящую русскую литературу, и не узнали про настоящую. Эта литература приводит мне всегда на память сидельцев Апраксина двора, которые чуть не хватают прохожих за горло, чтоб сбыть им свой гнилой товар".

Но литературная борьба свойственна, по Соллогубу, только действительной России. Иван Васильевич, попав во сне в идеальное будущее, узнал, что литература теперь одна и что вся она "честь и слава родины". Враждебные литературные группировки примирились: в России фантастической "нет избы, где вы бы не нашли листка "Северной пчелы" (печатного органа Булгарина. - В. Г.) или книги "Отечественных записок" (орган антибулгаринского направления. - В. Г.)".