Журнал Наш Современник 2008 #8

На подконтрольной ему территории Маркое решил проблему просто: он проводит выборы каждый год. Ротация - полная. Командиры военных частей (в данном случае главные претенденты на роль номенклатуры) избираться на руководящие посты не могут.

"Когда мы говорим "нет" лидерам в принципе, мы говорим "нет" и самим себе", - подчеркивает субкоманданте.

Любопытна, скорее всего, непреднамеренная полемика Ф. Кастро с Мар-косом. беседах с Рамонетом одряхлевший Фидель с горечью говорит о несовершенстве человека: "Человек есть человек, мы не можем его идеализировать…" И сразу переходит к размышлениям о судьбе своего наследия: " том ли дело, что революции обречены на разрушение, или в том, что люди сами могут разрушить революцию. Я часто задаю себе эти вопросы. И вот что я вам скажу: эта страна может сама себя разрушить… Эта революция может сама себя разрушить" ("Латинская Америка", N 11, 2007).

Прямо-таки король Лир, на краю жизни обнаруживающий тщету своих планов! Фидель не доверяет человеческой природе: "Нужно быть постоянно начеку в отношении рисков. Надо быть почти ясновидящим, думать и думать".

А Маркое своим индейцам доверяет. "На каждой площади, - вспоминает он, - мы повторяли всем: "Мы не пришли руководить вами, мы не пришли указывать вам, что делать, наоборот, мы пришли просить вашей помощи".

Заочный спор выиграл субкоманданте. Сразу после того, как больной Фидель отказался от власти, его брат Рауль заявил о необходимости "уменьшения централизации" ("Евроньюс", 25.02.2008).

Маркое не устаёт повторять: "Если сократить все речи, произнесенные нами с начала сапатистского похода до сегодняшнего дня, в одну фразу, получилось бы: "Никто этого за вас не сделает".

сущности - это "демократия участия", практикуемая теперь Чавесом на государственном уровне. И даже "прямая демократия": в условиях небольшой общины границы между нижним и верхним уровнями демократии стираются.

Наверняка на становление Чавеса, а значит, и на суть его проекта, повлиял 1968 год. Говорю с уверенностью: мы с ним принадлежим к одному поколению, этот рубеж для нас один из наиболее значимых.

Именно рубеж -в то время миллионы людей по всему миру ощутили: человечество подошло к некоему пределу. Чувство глобальной опасности и лихорадочное ожидание перемен охватили общество по обе стороны пресловутого "железного занавеса". Наиболее активных этот настрой побуждал действовать немедленно.

Майская революция в Париже. На пике выступлений в них принимали участие 10 миллионов студентов и рабочих по всей стране. Пятая часть населения Франции.

осстание испанских студентов против диктатуры Франко.

Сражения с полицией в большинстве университетских центров Германии. Покушение на жизнь молодежного лидера Руди Дучке.

олнения католической молодежи в Северной Ирландии.

Пражская весна. Студенческие выступления в Польше и Югославии.

Антивоенные митинги в университетских кампусах США.

Многомесячная забастовка двухсот тысяч студентов Национального университета Мехико - крупнейшего в обеих Америках.

Горячая осень в Италии.

Из всего этого мы знаем только о событиях в Чехословакии. СССР их рассматривали, да и рассматривают теперь через призму "теории заговора". Между прочим, как явствует из материалов, опубликованных в журнале "Славяноведение" (N 3, 2008) к 40-летней годовщине Пражской весны, лидеры реформаторов в руководстве КПЧ не отрицали наличия "враждебных происков". Однако они полагали, что демократизация партийной и общественной жизни как раз и позволит оттеснить антисоциалистические силы на обочину.

Было бы нелепо думать, будто кризисы масштаба пражского (или парижского) обходятся без вмешательства внешних сил. Без происков иностранной агентуры, дипломатического корпуса, членов всевозможных делегаций, к сроку устремляющихся в страну - прощупать настроения и установить контакты с потенциальными возмутителями спокойствия. Но столь же нелепо полагать, что акции, в которых участвуют миллионы, инспирированы по указке извне. Для массовых выступлений должна быть почва в самой стране, в жизни и проблематике данного общества.

Если сводить дело к "теории заговора" и видеть заговорщиков в сотрудниках американских и немецких спецслужб, то кто же организовал волнения в Германии и США? Забавно, что американские консерваторы без колебания указывали на "руку Москвы" (материалы из американской печати представлены в статье академика И. Шафаревича "Шестая монархия" - Шафаре-вич И. Собр. соч. в 3-х тт. М.,1994,т. 1).

прочем, таких вопросов у нас не задают - просто потому, что не знают о планетарном размахе протестов, поисков, о рождении и ниспровержении утопий, которыми был отмечен поистине великий год.

К слову, такая зашоренность взгляда выходит боком нашему Отечеству. Западных политологов и журналистов вполне устраивает рассмотрение чешских событий как явления изолированного. Понятно, что они пишут не об "империалистическом заговоре", а о "тоталитарной сущности" коммунистических режимов, а то и прямо об агрессивной природе "русского медведя". Показательно: даже в русскоязычной версии популярной "икипедии" рассказ о Пражской весне сопровождают отсылки к восстаниям в Берлине (1953) и Будапеште (1956), подавленным советскими войсками. Зато нет ни слова о синхронных событиях - майской революции в Париже, университетских волнениях в США, Мексике.

Нас хотят уверить: это - другое. И, разумеется, ничего не говорят о том, что мексиканские правительственные войска взяли Национальный университет штурмом. Что при подавлении студенческих бунтов в Париже французская полиция проявила фантастическую жестокость. Об этом напоминает статья Клэр Дойл, размещенная на сайте российских левых ( http://www.socialism.ru/revolution/france/1968).

Только левые нонконформисты - такие, как Клэр Дойл или наш неугомонный К. Майданик, рассматривают пражский апрель и парижский май в одном ряду проявлений массового недовольства существующим порядком вещей.

Этот настрой уместно охарактеризовать словами Мишеля Фуко - радикального французского мыслителя, оказавшего огромное влияние на восставшую молодежь. Уже на склоне жизни он вспоминал, что его единомышленники ощущали "неотложную необходимость чего-то другого, нежели то общество, в котором жили… Из всего этого в наших душах засело желание чего-то совсем другого: не просто - другого мира, или общества другого типа, но желание быть другими нам самим - быть совершенно другими, в совершенно другом мире, в соответствии с совершенно другими отношениями" ( кн.: Фуко Мишель. оля к истине. Пер. с фр., М., 1996).

Фуко писал о своих сверстниках - поколении отцов, учителей. 1968 году их отрицание старого мира наложилось на естественное стремление молодежи к новому, неведомому, другому, и это удесятерило эффект.

Пожалуй, другое было ключевым словом, объединявшим не только поколение, но и народы по обе стороны границы, разделившей Европу. Французские, немецкие, итальянские студенты отвергали капитализм во имя социализма. Но такого социализма, о котором мечтали они - общества, где "запрещается запрещать", не было нигде в мире! Чешские реформаторы хотели использовать опыт капитализма. "Сочетать преимущества демократии и рынка… с преимуществами социальных гарантий и человеческой солидарности, как это предполагает программа социализма", - сформулировал Честмир Цисарж ("Славяноведение", N 3, 2008). Но такого капитализма "с человеческим лицом" тоже нигде не было. Даже в Швеции, где наличествовали социальные гарантии, но отсутствовала человеческая солидарность - почитайте шведских писателей...

Можно посмеяться над наивностью подобных мечтаний. Но мечты, захватывающие огромные массы по всему свету, не бывают беспочвенными. Требования перемен, властный порыв к новому объективно отразили глобальный перелом, пришедшийся на 1968-й.