Критические статьи, очерки, письма

Но хотя Гамлет и стоит в стороне от людей, в нем есть нечто такое, что свойственно им всем. Agnosco fratrem. [135] Бывают часы, когда в своей крови мы ощущаем его лихорадку. Тот странный мир, в котором он живет, — в конце концов наш мир. Он — тот мрачный человек, каким мы все можем стать при определенном стечении обстоятельств. Как бы болезненно ни было состояние Гамлета, он отражает неизменное состояние человека. Он воплощает неудовлетворенность души жизнью, где нет необходимой ей гармонии. Он как бы носит тесный башмак, который жмет ногу и мешает ходить; башмак — это наше тело. Шекспир освобождает Гамлета от тела, и хорошо делает. Гамлет-принц — это еще возможно, но Гамлет-король — никогда. Гамлет не мог бы управлять народом, он слишком далек от всего. К тому же он делает гораздо больше, чем если бы он царствовал, — Гамлет существует. Отнимите у него семью, родину, призрак и всю эльсинорскую историю — даже и в таком освобожденном от всего виде этот образ останется каким-то странно пугающим. И это потому, что в нем много человечности и таинственности. Гамлет страшен, что не мешает ему в то же время быть ироничным. Он двулик, как судьба.

Отречемся от ранее сказанных слов. Главное создание Шекспира — не Гамлет. Главное создание Шекспира — весь Шекспир. Впрочем, это справедливо для всех умов такого размаха. Они — громада, глыба, они царят, они подобны библии, и их величие — в единстве их созданий.

Смотрели вы когда-нибудь на мыс, протянувшийся под нависшими тучами и уходящий, насколько хватает глаз, вперед, в глубокую воду? Каждый из составляющих его холмов — необходимая часть его очертаний. От него не отнимешь «и одной возвышенности, ни одной лощины. Его мощный силуэт резко вырисовывается на фоне неба, весь целиком вдвигаясь в волны, и нет на нем ни одной лишней скалы. По этому мысу вы можете идти среди безграничных вод, бродить под порывами ветра, видеть вблизи, как летают орлы и плавают чудовища; вы, человек, можете блуждать среди гула вечности, постигать непостижимое. И все это душе вашей дает поэт. Гений — это мыс, устремляющийся в бесконечность.

Рядом с «Гамлетом», и на ту же высоту, нужно поставить три грандиозные драмы: «Макбет», «Отелло» и «Король Лир».

Гамлет, Макбет, Отелло, Лир — эти четыре статуи господствуют над высоким зданием творений Шекспира. Мы уже объяснили, что такое Гамлет.

Сказать: Макбет — это властолюбие, значит ничего не сказать. Макбет — это голод. Какой голод? Голод чудовища, всегда возможного в человеке. У иных душ есть зубы. Не возбуждайте в них голод.

Вкусить от яблока — это опасно. Имя яблока — Omnia, [136] говорит Фильсак, тот доктор Сорбонны, который исповедовал Равальяка. У Макбета есть жена, в хронике именуемая Груок. Эта Ева искушает этого Адама. Как только Макбет вкусил от запретного плода — он погиб. Первое, что создали Адам и Ева, был Каин; первое, что совершили Макбет и Груок, было убийство.

От вожделения недалеко до насилия, насилие легко становится преступлением; эта возрастающая прогрессия и есть Макбет. Вожделение, Преступление, Безумие — эти три ведьмы говорили с ним тайно на пустыре и манили его на трон. Его звал кот Греймелкин, — значит, Макбет станет воплощением хитрости; его звала жаба Пэддок, — значит, Макбет станет воплощением ужаса. Груок, это чудовище, доконала его. Все кончено; Макбет больше не человек. Он превратился в бессознательную энергию, свирепо стремящуюся к злу. Отныне он не признает никакого права, его вожделение для него все. Преходящее право — королевская власть, вечное право — гостеприимство; Макбет убивает и то и другое. И более того — он даже не знает, что значат эти права. Еще прежде, чем, окровавленные, они пали от его руки, они уже лежали мертвыми в его душе. Макбет начинает с предательства, он убивает Дункана, своего гостя; его злодеяние такое страшное, что в знак небесного гнева в ту ночь, когда был зарезан их хозяин, кони Дункана вдруг одичали. Первый шаг сделан, и начинается стремительное падение. Это лавина. Макбет катится. Он низвергается. Его кидает от одного преступления к другому, все более низкому. В нем происходит зловещее разрастание материи, заглушающей его душу. Он — неодушевленная сила, разрушающая все. Он — камень руины, пламя войны, хищный зверь, свирепый бич. Став королем Шотландии, он носится по всей стране, окруженный своими кернами с обнаженными ногами и тяжело вооруженными латниками, и режет, грабит, убивает. Он истребляет танов, он убивает Банко, он убивает всех Макдуфов, кроме того, от чьей руки умрет он сам, он убивает знать, он убивает народ, он убивает родину, он убивает «сон». Наконец наступает катастрофа, на него надвигается Бирнамский лес; Макбет все растоптал, все преступил, на все покусился, все разбил и в своей безудержности доходит до того, что посягает на природу; природа теряет терпение, природа-душа обрушивается на человека, ставшего силой.

У этой драмы эпические пропорции. Макбет — это тот устрашающий ненасытный зверь, который бродит по всей истории, называясь в лесу разбойником, а на троне — завоевателем. Предок Макбета — Нимрод. Неужели эти люди силы навсегда останутся буйно помешанными? Будем справедливы: нет. У них есть цель. Достигнув ее, они остановятся. Что нужно дать Александру, Киру, Сезострису, Цезарю? Весь мир; и они успокоятся. Жоффруа Сент-Илер говорил мне однажды: «Когда лев сыт, он в ладу с природой». Для Камбиза, Сеннахериба, Чингисхана и всех им подобных насытиться — значит обладать всем миром. Они успокоятся только тогда, когда начнут переваривать все человечество.

А кто такой Отелло? Это ночь. Титаническая и роковая фигура. Ночь влюблена в день. Черная мгла любит зарю. Африканец боготворит белую женщину. Отелло без ума от Дездемоны, она для него — свет. А потому — как легко овладевает им ревность! Он велик, он царствен, он всемогущ, он возвышается над всеми, его сопровождают храбрость, сражения, фанфары, знамена, известность, слава, он в ореоле двадцати побед, он как светило, этот Отелло, но он — чернокожий. И как быстро ревность превращает героя в чудовище. Чернокожий становится негром. Как быстро ночь приманила смерть!

Рядом с Отелло, воплощением ночи, мы видим Яго, воплощение зла. Зло — это разновидность мрака. В природе ночь — это только ночь; зло — это ночь души. Вероломство и ложь — какая это мгла! Течет ли в жилах предательство или чернила — это вое равно. Тот, кто столкнулся с обманом или клятвопреступлением, знает это; когда имеешь дело с мошенником, приходится идти ощупью. Если залить зарю лицемерием, солнце погаснет. Именно это и случилось с богом благодаря ложным религиям.

Яго возле Отелло — это пропасть возле того, кто поскользнулся. «Сюда!» — шепчет она. Ловушка дает советы слепоте. Злодей с мрачной душой ведет чернокожего. Обман обещает просветление, необходимое ночи. Ложь служит ревности собакой-поводырем. Негр Отелло и изменник Яго покушаются на белизну и чистоту; что может быть страшнее? Эти свирепые порождения мглы сговариваются. Эти два воплощенных затмения, одно рыча, другое усмехаясь, вступают в заговор и готовят трагическую гибель светлому началу.

Вникните в глубокий смысл следующего: Отелло — это ночь. Когда ночь хочет убить, чем пользуется она для убийства? Ядом? дубиной? топором? ножом? Нет, подушкой. Убить — значит усыпить. Шекспир сам, быть может, не отдавал себе в этом отчета. Творец иногда почти невольно подчиняется своему типическому образу, столь велика сила этого образа. Так Дездемона, супруга человека-ночи, умирает, задушенная; подушка, на которой она подарила ему первый поцелуй, принимает и ее последний вздох.

В «Лире» главное — Корделия. Материнская любовь дочери к отцу — это глубокая тема. Такое материнство больше всего достойно почитания, оно восхитительно передано легендой о той римлянке, которая в темнице кормила своим молоком старика отца. Молодая грудь, спасающая от голодной смерти седобородого старца, — нет более священного зрелища. Эта дочерняя грудь — Корделия.