История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Жена городничаго.

Жена его, глупая и ничтожная женщина, до старости сохранившая манеры молодой кокетки-щеголихи, поражаетъ безконечной пустотой своей души. Она помѣшана на "свѣтской жизни", на нарядахъ, — она воображаетъ себѣ, что еще можетъ нравиться мужчинамъ, и соперничаетъ со своей дочерью въ дѣлѣ пріобрѣтенія поклонниковъ и ухаживателей. Живетъ она сплетнями и интригами уѣзднаго города. Жевщина легкомысленная, она легко всему вѣритъ. Когда она рѣшила, что переѣдетъ въ Петербургъ и будетъ тамъ играть роль свѣтской львицы, она не скрываетъ своего презрѣнія ко всѣмъ своимъ недавнимъ друзьямъ и знакомымъ. Эта черта, свидѣтельствующая объ ея душевной низости, ставитъ ее еще ниже ея супруга.

Дочь.

Дочь городничаго идетъ по стопамъ матери, — она тоже любитъ наряжаться, тоже любитъ кокетничать, но она еще не испорчена такъ, какъ мать, ложью и пустотой этой провинціальной жизви и не научилась еще такъ ломаться, какъ мать.

Хлестаковъ. Хвастовство. Фантазія. Тщеславіе и самодовольство. Безполезность. Легкомысліе.

Болѣе сложнымъ является образъ Хлестакова. Это — пустой бездѣльникъ, ничтожный маленькій чиновникъ, весь смыслъ жизни котораго заключается въ томъ, чтобы "пустить кому-нибудь пыль въ глаза" — своими манерами, сигарами, моднымъ костюмомъ, отдѣльными словечками… Онъ хвастаетъ постоянно передъ всѣми и даже передъ самимъ собой. Его ничтожная, безсмысленная жизнь жалка, но онъ этого не замѣчаетъ, — онъ всегда доволенъ собой, всегда счастливъ. Особенно ему помогаетъ забывать неудачи его фантазія, которая легко уноситъ его изъ предѣловъ дѣйствительности. Въ немъ нѣтъ горечи угнетеннаго самолюбія, какъ y Поприщина, — y него есть тщеславіе, и онъ лжетъ съ увлеченіемъ, потому что это лганье помогаетъ ему забыть свою ничтожность. Больное самолюбіе свело Поприщина съ ума, a тщеславіе пустого, легкомысленнаго человѣка до этого не доведетъ. Онъ не вообразитъ себя "испанскимъ королемъ" и потому въ сумасшедшій домъ не попадетъ, — въ лучшемъ случаѣ его поколотятъ за вранье, или посадятъ въ долговое отдѣленіе за долги. Въ Хлестаковѣ Гоголь вывелъ безполезнаго, ненужнаго человѣка, который даже своими мыслями и языкомъ управлять не можетъ: покорный рабъ своей фантазіи, богато надѣленный "необыкновенною легкостью въ мысляхъ", онъ живетъ день за днемъ, не отдавая себѣ отчета, что и зачѣмъ онъ дѣлаетъ. Вотъ почему онъ можетъ одинаково легко сдѣлать зло и добро, и сознательнымъ плутомъ никогда не будетъ: онъ не выдумываетъ никакихъ плановъ, a говоритъ и дѣлаетъ то, что подскажетъ ему его легкомысленная фантазія. Оттого онъ можетъ заразъ сдѣлать предложеніе и женѣ городничаго, и дочери, съ полной готовностью на обѣихъ жениться, — можетъ забрать въ долгъ деньги y чиновниковъ, убѣжденный, что имъ отдастъ, можетъ разолгаться до того глупо, что тутъ же и проговаривается, и заговаривается до чепухи.

Психологическая ошибка чиновниковъ города.

Напуганное воображеніе трусящихся чиновниковъ, ожидавшихъ ревизора, создало изъ этой «сосульки» ожидаемаго ревизора. Психологически эта ошибка вполнѣ понятна — она выражается пословицами: "пуганая ворона и куста боится", "у страха глаза велики". Этотъ «испугъ» и "тревога совѣсти" увлекли даже ловкаго и неглупаго плута-городничаго въ роковую для него ошибку.

Судья. Попечитель богоугодныхъ заведеній.

Другіе чиновники города представляютъ собою мелкія разновидности типа городничаго. Судья-человѣкъ тоже нечистый на руку, чего онъ совершенно искренне самъ не замѣчаетъ, [155] — дѣла не дѣлаетъ, до нелѣпости глупъ и, въ то же время, полонъ самомнѣнія только потому, что обладаетъ смѣлостью говорить о вопросахъ религіозныхъ съ такою свободой, что y вѣрующихъ "волосы дыбомъ встаютъ". Но въ вопросахъ практическихъ онъ поражаетъ своею наивностью. Въ лицѣ Земляники Гоголь вывелъ не только казнокрада, но еще мелкаго и подлаго интригана, который хочетъ товарищамъ по бѣдѣ подставить ножку.

Добчинскій и Бобчинскій.

Добчинскій и Бобчинскій — олицетвореніе самой безпросвѣтной пошлости. Они дѣломъ никакимъ рѣшительно не занимаются, никакими вопросами религіозными, философскими, политическими даже въ той мѣрѣ, которая доступна другимъ дѣйствующимъ лицамъ комедіи, не интересуются, — они собираютъ и разносятъ только маленькія мѣстныя сплетни, или питаютъ свое убогое любопытство, или наполняютъ свою праздную, никому ненужную жизнь…

Осипъ.

Въ лицѣ Осипа Гоголь вывелъ типъ стараго крѣпостного слуги, испорченнаго бездѣльемъ лакейской жизни. Онъ вкусилъ плодовъ цивилизаціи петербургской жизни, — научился ѣздить на извозчикахъ безплатно, благодаря сквознымъ воротамъ; онъ цѣнитъ "галантерейное обращеніе" столичныхъ мелочныхъ лавокъ и Апраксина двора. Своего легкомысленнаго и пустого барина онъ презираетъ отъ всей своей души, потому что чувствуетъ себя неизмѣримо умнѣе его. Къ сожалѣнію, умъ его исключительно-плутоватый. Если его баринъ мошенничаетъ по наивности, то онъ вполнѣ сознательно.

Русская комедія до Гоголя.

Русская комедія до пьесъ Гоголя была псевдоклассической no формѣ и обличительной no идеѣ. Выше [156] были уже выяснены всѣ формальныя особенности этои комедіи (соблюденіе трехъ «единствъ», особое стременіе къ запутанности интриги пьесы, симметрическое дѣленіе дѣйствующихъ лицъ на типы «положительные» и «отрицательные», любовная интрига, дидактизмъ). Мы видѣли уже, что даже лучшія пьесы XVIII в. и начала XIX (даже Фонвизина и Грибоѣдова), въ формальномъ отношеніи, точно придерживались псевдоклассическихъ традицій. Только выдающійся талантъ обоихъ названныхъ писателей оживилъ сухое схематическое построеніе пьесъ живымъ изображеніемъ дѣйствительности. Гораздо хуже дѣло обстояло съ писателями, менѣе талантливыми, — дѣйствующія лица ихъ пьесъ, въ огромномъ большинствѣ случаевъ, безжизненны, шаблонны, являются односторонними носителями какихъ-нибудь опредѣленныхъ пороковъ (скупость, хитрость, лицемѣріе и пр.). Вотъ почему "обличеніе" въ этихъ пьесахъ не шло дальше критики "общечеловѣческихъ" пороковъ. Правда, въ комедіяхъ «бытовыхъ» обличались недостатки русской дѣйствительности (щеголи и щеголихи, французоманія, невѣжество, дворянская спесь, педантство мнимыхъ ученыхъ и пр.), но герои, представители этихъ русскихъ пороковъ, были все такъ же безжизненны, потому что авторы, слѣдуя рецепту псевдоклассицизма, [157] рисовали ихъ характеръ только съ одной стороны — со стороны обличаемаго порока. И въ идейномъ отношеніи комедіи Фонвизина и Грибоѣдова представляютъ счастливое исключеніе въ ряду произведеній XVIII–XIX в. Въ нихъ зло русской жизни (крѣпостное право, злоупотребленія чиновничества) захватывалось глубоко, казнилось сознательно и безпощадно.

Комедія Гоголя въ формальномъ отношеніи. Отсутствіе положительныхъ героевъ. Отсутствіе любовной интриги. Введеніе массы въ дѣйствіе.

Если сравнить комедіи Гоголя съ лучшими образцами русской комической драматургіи XVIII и XIX в., то мы увидимъ, что, въ формальномъ отношеніи, онѣ далеко оставляютъ за собой даже пьесы Фонвизина и Грибоѣдова. И «Женитьба», и «Ревизоръ» — первыя русскія реалистическія комедіи, почти свободныя отъ узъ псевдоклассическихъ правилъ. [158] Подобно тому, какъ Пушкинъ далъ въ "Борисѣ Годуновѣ" первый образецъ драмы въ «шекспировскомъ» вкусѣ,- Гоголь то же самое сдѣлалъ въ области русской комедіи. Онъ первый y насъ далъ въ обѣихъ своихъ комедіяхъ — пьесы безъ положительныхъ героевъ. Этимъ нарушалась та шаблонная симметрія, которая соблюдается даже Фонвизинымъ и Грибоѣдовымъ; онъ обошелся безъ любовной интриги, которая въ пьесахъ его предшественниковъ обыкновенно связывала идеальнаго героя съ героиней. Онъ первый y насъ ввелъ массу въ дѣйствіе комедіи. Въ пьесахъ псевдоклассическихъ все вниманіе устремлялось, главнымъ образомъ, на одного героя и героиню, — остальныя немногочисленныя дѣйствующія лица оставались въ тѣни, — они нужны были только для того, чтобы подавать реплики главнымъ дѣйствующимъ лицамъ. У Гоголя всѣ дѣйствующія лица, существеннымъ образомъ, вовлечены въ дѣйствіе пьесы.