Россия. История успеха. Перед потопом

4. Утонувший мир

Вообще казачество – абсолютно уникальное явление (казачий генерал Африкан Богаевский замечательно определил свое сословие как служащее державе «поголовно и на свой счет»). Хотел бы оказаться неправ, но боюсь, что настоящее казачество более невоспроизводимо и у нас.

Совокупность всех этих представлений – про казачество, про державшихся особняком старообрядцев, про народы, не подлежащие призыву в армию, про разные системы образования, самоуправления и подсудности, про мировые, общие и волостные суды (а также военные, духовные и коммерческие), про консистории разных вероисповеданий, про многочисленные сословные органы, про то, что Россия делится не только на губернии, но и на области, округа, генерал-губернаторства и наместничества, что в ее состав то ли входят, то ли не входят вассальные государства Бухара и Хива и протекторат с неясным статусом – Урянхайский край, а также Царство Польское и Великое княжество Финляндское, про все это разнообразие (которое на самом деле надо описывать очень долго) – в ясной или неясной форме присутствовала в сознании жителей Российской империи. Каждый знал, что даже в собственно России, не говоря уже об империи в целом, «нет общей мерки для всякого места», что везде свои говоры, песни, приметы, орнаменты, промыслы, ремесла, способы охоты или засолки рыбы, и находил это естественным. Это был признак живой страны, в истории которой никогда не приходилось начинать жизнь с чистого листа. Правда, вскоре предстояло.

Властное устройство исторической России, при частой неодинаковости от места к месту, представляло собой достаточно разумную и, что важно, весьма экономную конструкцию. Никаких раздутых штатов ни в одном управленческом звене. Раздутые штаты – типично большевистское порождение. Они появились сразу после переворота 1917 г., удивительно быстро. Самый яркий пример: в Москве к 1920 г. остался 1 млн жителей (остальные разъехались от голодухи – в основном по деревням, к родне), чуть ли не треть из них составляли несовершеннолетние, а из взрослых 231 тыс. человек состояли на «совслужбе» – четверть населения! Не на производстве, заметьте (в столице «пролетарского государства»), а в бесконечных Главспичках, Главтабаках и еще 47 «главках»! Только «совбарышень», как тогда их называли, мигом стало сто тысяч. Вот когда люди «почувствовали разницу». Большего обвала трудовой этики всего за какие-то три года невозможно себе представить.

Еще один штрих в картине асимметричного устройства империи – знаменитая Дикая дивизия в составе русской армии. По законам Российской империи так называемые туземные жители Кавказа и Средней Азии не подлежали призыву в армию, поэтому с началом Первой мировой она была сформирована из добровольцев. Официально она называлась «Кавказская туземная конная дивизия» и позже была преобразована в корпус. Она включала в себя Дагестанский, Татарский (т. е. азербайджанский), Кабардинский (состоял из кабардинцев и балкарцев), Чеченский (из чеченцев и ингушей), Черкесский (из черкесов, карачаевцев, адыгейцев и абхазов) конные полки и Аджарский батальон. После свержения и ареста Николая II горцы дивизии приглашали его в свои родные места, гарантируя защиту.

Национальные части в составе русской армии существовали задолго до этого. Можно назвать Ставропольское калмыцкое войско (с 1739 г.), Башкиро-мещерякское войско (с 1798 г.), калмыцкие Астраханские полки (с 1811 г.), Ногайские полки (с 1811 г.), Туркменский конный дивизион (с 1885 г.), Осетинский конный дивизион (с 1887 г.) и т. д. Дворяне из кавказских мусульман нередко были офицерами и даже генералами русской армии. В еще большей мере это относилось к кавказским христианам – грузинам, армянам, осетинам. О генералах из поляков и остзейских немцев излишне даже упоминать.

Почти все народы тогдашней России сыграли активную роль в заселении окраин империи. Значит, и эти люди не отделяли себя от империи, а империя не отделяла себя от них. Интересно, что в начале века в число самых активных строителей империи входили поляки. История русского железнодорожного строительства, история освоения Сибири начиная со во второй половины ХГХ в. пестрит польскими именами – и это отнюдь не одни лишь потомки ссыльных.

Раз уж упомянуты польские имена (отношение поляков к России знаменито особой пристрастностью), процитирую польского эмигрантского публициста Юзефа Мацкевича. Он характеризует старую Россию времен своей юности как либеральное государство, поясняя: «Демократия – это еще не свобода, это пока только равенство. Свобода – это либерализм… Нельзя сказать, чтобы царская Россия была государством, основанным на общественной несправедливости. Справедливости можно было добиться иногда скорее, чем в какой-нибудь сегодняшней демократии» [135].

Трудно реконструировать то, как обычный человек воспринимал «пафос империи», но это чувство, совершенно неведомое жителям малых стран, бесспорно, составляло часть его самоощущения. Он твердо знал: его страна безмерно велика и могущественна, «привольна» и «раздольна», все прочие страны мира меньше России, что вызывает их зависть, однако врагам никогда ее не одолеть.

Большинство наших предков до 1914 г. ощущали Россию как страну, где положено жить по Божьим законам. В программу ее жизни (если так можно выразиться) не входила жестокость. Это воистину основополагающий пункт в нашем перечислении. Россия имела иные, нежели сегодня, стандарты нравственности. Ворота жестокости приотворила революция 1905 г.

Еще в XIX в. смертоубийство, даже присутствуя в реальной жизни, оставалось чем-то очень страшным и неприемлемым в понятиях простого народа. В старинных судебниках присутствует очень выразительное, вызывавшее ужас понятие «душегубство». Не то чтобы в XIX в. царили буколические нравы – была бытовая преступность, был разбой и конечно же убийства. Вопрос в том, много ли их было, насколько легко преступник мог отважиться на подобное преступление. Если мы вспомним каторжан из «Записок из мертвого дома» Достоевского, ответ кажется очевидным: легко. Но есть одно сомнение.

Я слышал (в 1971 г. в Иркутске), как старый профессор-геолог Николай Александрович Флоренсов рассказывал, со слов своего отца, про поездки бедных людей «на золоте». В начале 1890-х гг. его отец, тогда юноша, дважды ездил «на золоте» из Иркутска через пол-Сибири: один раз в Челябинск, другой – в Тюмень (дальше в Европейскую Россию в обоих случаях можно было ехать по железной дороге). О чем речь? В Иркутске была лаборатория, куда свозили золотой песок с сибирских приисков, и там это золото превращали в слитки. Зимой годовую продукцию лаборатории на санях, обозом, везли до железной дороги. И малоимущие ехали на ящиках с золотом, это был для них бесплатный попутный транспорт! Ехали, конечно, экспедитор и сопровождающие казаки – кажется, двое. Сейчас даже трудно себе сегодня такое представить. И это при тех суровых нравах на сибирских дорогах, о которых повествует другой наш классик, Короленко! Видимо, они были суровы до известного предела. Присутствие безоружных пассажиров защищало надежнее вооруженной охраны. Большая шайка без труда перебила бы всех, но, видимо, даже для отпетых разбойников (вроде каторжан «мертвого дома») существовали какие-то табу, они не отваживались пролить столько невинной крови.

Глава шестнадцатая

Какой она видела себя и какой была

1. Желанная или постылая?

Подданный Российской империи начала XX в. постоянно видел иммигрантов – от персов – «тартальщиков» на нефтепромыслах до держателей модных магазинов на Кузнецком мосту. Он ясно осознавал (и это не могло не влиять на его отношение к собственной родине), что живет в стране, куда люди всегда стремились извне и, видимо, будут стремиться впредь. Во все «достатистические» века в Русь – Россию непрерывно вливались народные струйки с Балкан, Кавказа, из Персии, придунайских земель, Крыма, Бухары, германских княжеств, из Литвы, не говоря уже о славянских землях. Имей мы родословные древа, уходящие вглубь веков, почти каждый нашел бы «древних иммигрантов» среди своих предков.