Что нам в них не нравится

Вначале, как я видел, штыки были направлены в небо, но когда посыпались на солдат выстрелы из здания Думы и уличной толпы, и некоторые солдаты были ранены, то половина штыков уже опустилась вниз, и стреляли по цели. Трудно себе представить что-нибудь ужаснее того, что произошло среди толпы. Всякий старался скрыться от пуль, в страхе давили друг друга. Были такие случаи, что даже запертые железные ворота выламывались натиском толпы. В ужасной давке обрывались целые платья, на моих глазах две молодые девицы, почти голые ниже талии, с растрепанными волосами и без шляп, вбежали в ворота Дворянского дома. Многие женщины падали в обморок Где раньше минут за пять стояла многотысячная толпа, там теперь виднелись трупы убитых, помятые шляпы, калоши, зонтики и несколько дамских платьев. Смотреть в окно было рискованно, потому что солдаты стреляли по ним, и в то окно, возле которого я был, попало четыре или пять пуль, и мне пришлось уйти в коридор, куда пули не могли залетать. Там происходило непередаваемое смятение. Некоторые, не потерявшие самообладания, созывали всех, у кого было оружие, дать отпор войскам, и собравшись небольшой кучкой, выбежали на балкон и оттуда произвели несколько выстрелов, но после первого залпа, данного по ним, обратились в бегство, потеряв нескольких убитыми и ранеными. Во время перестрелки прибыл эскадрон драгун, а потом и казаки. Многие, бывшие в Думе, потеряв голову, бросились к выходам или старались куда-нибудь спрятаться. Я поднялся в третий этаж и остановился около окна, обращенного к Софиевскому собору, с которого была видна вся Крещатицкая площадь.

На площади и прилегающих улицах происходило побоище между «черной сотней» и интеллигенцией, а также и евреями, перешедшее к вечеру и последующие два дня в стихийный еврейский погром, первые, имея в руках дубины и камни, жестоко избивали последних, так, например, на углу Софиевской улицы убегавший студент был сбит с ног ударом камня по голове, а другой, прилично одетый и в котелке, от полученного удара толстой палкой по животу, упал, и тут же его принялись нещадно бить ногами и палками. Евреи не оставались в долгу и защищались, как могли, так, в водовоза, бросавшего камни вслед за убегавшими, было произведено одним еврейчиком 14 лет пять выстрелов, не причинивших ему, однако, вреда. Мне интересно было посмотреть, что происходит в зале, и я вторично отправился на второй этаж, там уже публики было мало, все были на третьем этаже, да немногие столпились возле выходных дверей черного хода, думая, выходить им или не выходить. Я пожелал уйти из Думы, и так как через выход трудно было пройти на улицу, то мне пришлось открыть окно и спуститься по железной лестнице, ведущей во двор, откуда был свободный выход на улицу. Став на землю и вздохнув свободней, я бегом направился на Костельную улицу. В это время на Крещатике раздавались только одиночные выстрелы, но когда я поравнялся с костелом, то снова началась оглушительная стрельба залпами, но в кого — не знаю.

Приложение № 8, Ж

Пережитые, а частью и переживаемые события составляют необычайно яркий момент в истории нашей родины Отсюда является безусловная необходимость в точном освещении даже малейших фактов этой эпопеи Это обстоятельство заставляет меня возвратиться к октябрьским дням и остановиться на небольшом эпизоде, в котором пришлось мне самому принимать участие Значительный промежуток времени отделяющий этот факт, дает мне тем большую возможность яснее и объективнее осветить совершившееся.

В эпизоде около Думы 18 октября, около 4 часов дня, участвовал отряд от 1 го дивизиона 33-й артиллерийской бригады.

Отряд этот, сформированный всего лишь накануне, состоял из 120 человек, мало обученных здесь, посаженных на недавно приведенных к нам по мобилизации лошадей (совершенно не выезженных) 18-го октября, около 3 часов дня, отряд был экстренно вызван и, получив приказание прибыть к Думе, просить окружающую ее толпу разойтись, во что бы то ни стало соединиться с ротой, находящейся у Фундуклеевской, и поступить в распоряжение командира полка, рысью проследовал до начала Михайловской и опустился затем шагом к Думе. В пути начальник отряда приказал всем людям шашек и револьверов без команды не трогать, в крайнем случае применять нагайки. Это приказание явилось результатом, с одной стороны, желания совершить свою миссию без кровопролития, а с другой — уверенности в том, что не придется встретить серьезного сопротивления.

Около Думы отряд остановился, так как дальше вся площадь была запружена густой толпой. Развевались разной величины красные флаги как в толпе, так и с балконов (в том числе и думских). Трудно было понять сразу настроение толпы. Мы не могли, конечно, знать, что делалось в Думе, точно так же, как не могли объяснить себе мотивов такого многолюдного собрания. Впрочем, у нас и не было времени на размышление нас встретили протестующим гулом, среди которого выделялись отдельные бранные окрики — вроде «позор!», «остановитесь!» и др. Но почему «позор» — ни малейшей попытки объяснения не было сделано. Между тем начальник отряда выехал вперед. В ответ на его настоятельную просьбу дать возможность проехать по Крещатику до Фундуклеевской ул, куда приказано прибыть, в ответ на долгое убеждение публики, что по долгу службы он обязан исполнить приказание, и намерение его в этом отношении непреклонно, капитан получил ряд угроз и возгласов вроде «уезжайте отсюда, позор артиллерии, долой ее, мы вас не пустим, будем стрелять» и т. п. Отказавшись от надежды подействовать убеждением, капитан объявил, что велит играть «рысь» и после третьего сигнала начнет движение. Отдавая приказание трубачу, капитан все еще не верил, не придавал серьезного значения угрозам и рассчитывал на более или менее благополучный исход. Между тем, уже после первого сигнала раздался револьверный выстрел с балкона Думы и, по словам нижних чинов, 2–3 выстрела сзади. После третьего сигнала выстрелов было уже много, и отряд двинулся. С начала движения уже были смертельно ранены 2 нижних чина (Савин и Проскурин) и несколько лошадей (одна в ухо).

Трудно при таких обстоятельствах даже вообразить себе спокойное движение — началась скачка обезумевших лошадей, ужасная при наличных условиях. На углу Николаевской пришлось брать барьер — поставленный поперек ломовой извозчик, легковой и строящаяся мостовая, здесь несколько лошадей упало, а несколько человек было помято. У Прорезной «эскадрон» удалось остановить, привести в порядок, отправить раненых людей и лошадей. Людей было ранено 9 (двое смертельно), а лошадей — 7. Смертельно раненные — Савин, умер 19 октября, аПроскурин — 20 октября Когда потом, проехав Крещатик, отряд возвратился к Думе, толпы уже не было, прибыли другие войска, и отряду пришлось играть пассивную роль. Только в 3 часа ночи мы прибыли в казармы на Жилянской, сейчас же были осмотрены шашки и револьверы и сосчитаны патроны, которые оказались полностью. Другими словами, ни одна пуля чинами нашего эскадрона не была выпущена. Таким образом, окончился этот батальный инцидент, в котором нам пришлось играть роль подвижной мишени.

События идут ускоренным темпом. Теперь уже, по странной иронии судьбы, не бранят войск, по крайней мере в глаза, но тогда, в тe дни, когда на долю погибших от так называемого «жестокого произвола войск» выпадали восторженные гимны и хвалебные панегирики в печати, на долю наших несчастных товарищей, погибших уже действительно в силу неосмысленного произвола, на их долю не хватало жалости и уважения. Вместо рыдающего «прости» убившие их из-за угла, из толпы, забросали их свежие могилы грязью и с гордостью называли себя защитниками прав порабощенного народа.

Приложение № 8, 3