Избранные произведения в двух томах (том первый)

Кончилось заседание. Приезжаю домой. Дверь открывает Рина. Кутается в оренбургский платок, угасающим от долгого ожидания голосом спрашивает:

– По нашему делу ничего нового нет?

– Есть,- говорю. – С вашей помощью попал сегодня в очень неловкое положение.

– В неловкое? А я тут при чем?

– При том, что со слов Ольги Александровны и с ваших я уверяю всех, что коллекция передана вами полностью, а вы, оказывается, продали часть документов в Астрахани.

– Да что вы мне говорите! Никаких документов не продавали! Уж я то знаю! – Рина возмущена.

– Ну, значит, Ольга Александровна поручила кому-то продать. Чудес не бывает: ваши рукописи попали в Астраханскую картинную галерею.

– Каким же образом? Господи! – Она чуть не плачет.- В первый раз слышу! Рукописи? Это значит – кто-то взял и продал без нас. Подлость какая!…

– Постойте,- прошу.-Давайте говорить по порядку. Я ничего не пойму. Рукописи в Актюбинске, а вы говорите, что кто-то взял их у вас… И что же? Повез продавать в Астрахань?

– Да вы никак не поймете, потому что не знаете толком: у нас половина архива осталась на подловке в Астрахани. – Так вы же ездили и целый чемодан привезли?!

– Ну да… чемодан – привезла. А там еще куча целая оставалась. Я чемодан-то набила, а с этими что делать – не знаю. Взяла корзину – мама раньше белье в ней держала – и туда все! Если с сорок первого, думаю, пролежало три года, что может случиться? Не могла же я еще и корзину забрать! Я и с чемоданом намучилась: вы знаете, какой он тяжелый. Холод! В вагон не протиснешься. Время военное. А у меня две руки только… Как уезжать из Астрахани, я подругам кое-что раздала. Дневник писателя Лейкина Гена один взял читать. А теперь ругать себя готова: надо было передать на храпение людям все, до последней бумажки. Кто бы подумать мог! Глупость такую сделала.

– А что было в корзине, не помните?

– Господи! – Рина взмолилась.- Вы странный какой! Ну откуда я могу помнить, когда мне и посмотреть как следует было некогда! И я же не специалистка. К тому же еще девчонка была – девятнадцатый год. Что там осталось на подловке? Рукописи, ноты от руки переписаны… Письма… Скрябина нет в чемодане?… Там, значит!… Петра Первого пачку бумаг, жалею, туда положила. Ноты композитора Чайковского… Вот что точно запомнила: Чехова письма там были.

– Нет, Чехова,- говорю,- вы в чемодан положили,- там было пятьдесят писем к литераторам Баранцевичу, Лейкину… По-моему, вы ошибаетесь.

– Ошибаюсь? Да вы знаете, у дедушки сколько Чехова было? Связка огромная. Чего же, думаю, я маме одного Чехова повезу? Разделила пачку: что – в чемодан, остальное – в корзину, ведь все равно наша. Если б я могла тогда знать… Теперь я очень и очень жалею.

Конечно, если представить себе условия, в которых пришлось оставить эту коллекцию в Астрахани, упрекать Бурцевых не за что. Как могли они в 1941 году увезти с собой тяжеленную корзину с бумагами?!

В продолжение всей войны Ольга Александровна беспокоилась о коллекции, при первой возможности послала а Астрахань дочь, чтобы спасти собрание отца. Поручила ей привезти самое ценное. Наконец, без всяких с чьей-либо стороны побуждений сама заявила о желании передать коллекцию в государственное хранилище. Казалось бы, сделано все. И сделано правильно. И, тем не менее, нельзя успокоиться при мысли, что уникальные документы остались на чердаке без присмотра и, возможно, частично пропали. Ведь если бы в 1944 году все, чего нельзя было с собой увезти, Рина передала в картинную галерею, бумаги были бы целы!

– Почему же вы не обратились в музей, когда стало ясно, что всего с собою не увезете? – спрашиваю Рину.

Но к чему это я говорю? Что она может сделать теперь?

– Право, вы со мной беседуете, как с маленькой,- отвечает Рина с улыбкой обиженно-снисходительной.- Слава богу, сына воспитываю… А поскольку коллекция составляет нашу личную собственность, сами понимаем, куда нам с ней обращаться и кому доверять!…

Сказала и молча смотрит в окно, румяная от волнения.