С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001)

МАЙОР ЛАБАХОС

Пару дней назад его имя попалось мне в репортаже о попытке взорвать испанскую военную базу в Эль-Аайюне в 1975 году, когда марокканцы заняли Сахару. Один испанский офицер тогда струсил и начал пресмыкаться перед штабом генерала Длими, редкостного сукина сына, к слову сказать. Другой офицер, командир местных сил, проник на базу, обезвредил бомбу, захватил террориста и навсегда отучил его от участия в диверсиях. Командира звали Фернандо Лабахос, он отдал Африке и Легиону всю жизнь и был по-настоящему крутым. Худой, загорелый, черноусый, весь в шрамах. Не такой, как крутые парни с ближайшей дискотеки, а по-настоящему крутой. А еще он был моим другом. В исторической вещице под названием «Тень орла» я изобразил его под именем честного капитана Гарсиа из 326-го линейного пехотного полка. Я посвятил книжку ему и одному туарегу, который сражался под его началом, пока не примкнул к Полисарио и не погиб под Уад-Ашрамом: капралу Белали ад-Мараби. Теперь и Фернандо Лабахоса уже нет на свете. И хотя к концу жизни на его обшлаге красовались три полковничьи звездочки, для меня он навсегда остался майором Лабахосом. Таким я его узнал, таким я его запомнил.

За долгие годы нашей дружбы случилось много такого, о чем я ни за что не стал бы рассказывать, даже теперь, когда майору Лабахосу уже все равно. Скажу лишь, что он был из тех крепких и отважных людей, о которых пишут в исторических трудах и которым ставят памятники на городских площадях. Они входят в военные советы, ввязываются в одну драку за другой, а потом их расстреливают и бросают в каком-нибудь рву. Майор Лабахос был непростым человеком. Его печень превратилась в пыль из-за привычки поглощать любую выпивку, включая небезопасные химические соединения. Очень многие подчиненные терпеть майора не могли, но уважали его все как один. Я уважал его и любил в том числе и за то, что майор приютил меня в казарме, когда я приехал в Сахару двадцатитрехлетним корреспондентом и совершенным молокососом, оказал мне немало услуг, за которые я, надеюсь, сумел расплатиться, когда ему пришлось рисковать карьерой и шкурой, и в особенности потому, что в ту ночь, когда марокканцы атаковали Тах на северной границе, и генерал-губернатор Гомес де Саласар, проявив хваленую испанскую твердость, запретил помогать туарегам, чтобы не раздражать Рабат, Фернандо Лабахос не подчинился приказу и пошел в контратаку. Он прихватил меня с собой в своем «лендровере», чтобы я выступил как свидетель, если дело обернется против нас. Я никогда не забуду эти семьдесят пять километров по ночной пустыне в окружении испанских солдат и туарегов в тюрбанах, среди облаков пыли. Генерал истерически орал по радио, приказывая колонне возвращаться, на что Фернандо Лабахос лаконично отвечал: «Никаких изменений», пока не вышел из себя и не выключил чертово радио. По возвращении его каким-то чудом не отдали под трибунал. Возможно, потому, что у майора нашелся свидетель — молодой репортер.

Как я уже сказал, майор недавно умер. Умер полковником — стать генералом ему не позволили. Капрал Белали тоже мертв. Он был одним из двенадцати туарегов, которых осадили в Тахе в ту ночь. Нет в живых полковника Лопеса Уэрты, сержанта кочевников Регулеса и других героев моих воспоминаний. Отважный юноша Серхио Саморано, репортер Мигель Хиль Морено, партизан Кибреаб, хорват Грюбер — вы не поверите, скольких друзей мне пришлось похоронить. Ничего не поделаешь. Приходится нести ношу, от которой нельзя отказаться. Просто потому, что она — часть твоей жизни. Иногда, рассматривая фотографии, распивая очередную бутылку или отдавшись внезапным воспоминаниям, ловишь себя на том, что разговариваешь с мертвыми. Наверное, это ностальгия. Мы — это наши воспоминания. Как говорил тореро Луис Мигель Домингин, кто-то непременно остается в живых, чтобы рассказать людям правду. Приходит день, и ты начинаешь вспоминать, о том, что было с тобой или с другими. Хотя со дня смерти майора Лабахоса прошло пятнадцать лет, его тень посещает меня чаще других. Не знаю, упоминал ли я его хоть раз на этих страницах. И все же, когда я увидел его имя в журнале, мне стало грустно. Словно кто-то похитил то, что может принадлежать мне одному.

В последний раз мы виделись на свадьбе дочери майора. Свадьбу устроили в Мадриде, и я пришел на банкет. Майор Лабахос надел парадную форму со всеми орденами. Он бросил молодых и гостей и пил со мной в ближайшем баре, пока нас не начали искать. Я же сказал, мы были друзьями.

ЭВТАНАЗИЯ ДЛЯ ВСЕХ

Теперь, когда голландцы разрешили эвтаназию, Ян Шалекамп, мой вольнодумный переводчик, осевший на Майорке и только что издавший великолепную книгу эссе «Нет времени на смерть» с рисунком своей жены Мюриель на обложке, сможет вернуться на давно покинутую родину, оформить документы и отойти с миром. Если, конечно, постоянное общение с немцами совсем его доконает. Состариться в Испании страшно, а голландцу, который живет здесь, да еще в окружении немцев — когда вермахт занял Нидерланды, герцог Альба показался тамошним жителям филантропом — просто невыносимо.

Не так давно мы с Яном обсуждали принятый в Голландии закон, и он объяснил мне, что после двадцати лет размышлений и споров было решено, что эвтаназия будет применяться лишь к безнадежным больным, испытывающим невыносимые страдания, по их собственной воле и только в том случае, если больной четко и неоднократно выразил желание расстаться с жизнью. Чтобы избежать злоупотреблений. А я ответил: дружище, если бы ты знал, как я рад! Возможно, когда ты переведешь «Солнце над Бредой», мне дадут двойное гражданство. Иногда самое важное — иметь запасной выход. В один прекрасный день мне может понадобиться меч Катона или Сократова чаша с цикутой, а еще рука, которая сотрет пот с моего лба и проверит мой пульс. Когда самурай совершал сеппуку, за спиной у него стоял верный друг. А с нашими политиками, крошечными пенсиями и десятью миллионами дряхлых стариков, которых у нас будет через несколько лет, эвтаназия очень пригодилась бы.

Но Ян, который отчего-то предпочел нашу страну Голландии, но все же остался цивилизованным и практичным человеком, ответил мне:

— Выше нос, брат, я уверен, в конце концов и здесь все образуется. Смотри, объединенные левые уже внесли в парламент проект закона.

Я отхлебнул пива, посмотрел на него и покачал головой:

— Дружище, я знаю, ты с юных лет был коммунистом и даже кинулся защищать штаб-квартиру партии в Амстердаме, когда русские танки вошли в Венгрию, но партии, которые здесь называются левыми, не имеют ничего общего с левым движением, как ты его понимаешь. Посмотри на наших социалистов, посмотри на левый блок, на этого Мадрасо, который сделал бы честь цирку Прайса. В Испании все выходит не по-людски. Когда местные политики предлагают какое-нибудь благое начинание, оно моментально открывает простор для отвратительных афер. Демагоги и подлецы всегда остаются в выигрыше.

А кроме того, друг мой, у здесь не Голландия и даже не Норвегия. У нас, несомненно, примут самый прогрессивный и демократичный закон об эвтаназии в мире. Эвтаназия для всех, в обязательном порядке, включая иммигрантов и осужденных. А чего еще ждать от страны, в которой разрешено убивать преступников при попытке к бегству? Я готов поставить нищенскую пенсию, которая причитается мне через несколько лет, если, конечно, она мне и вправду полагается, что не пройдет и трех дней, как все без исключения провинциальные власти и даже частные лица начнут использовать закон об эвтаназии для собственной выгоды. У большинства семей появится новый повод для ежедневных стычек: ну же, папа, тебе давно пора отдохнуть. Бедная мамочка заждалась тебя на небесах. А прикованные к инвалидным коляскам и унизанные катетерами старички будут умолять: погодите, я не хочу, я еще не готов! Это все родственнички, это они, сукины дети, подсунули мне документы на подпись. В социальных службах появятся длинные списки безнадежных раковых больных, жаждущих избавиться от страданий. Пока настанет твой черед, ты успеешь выброситься с шестого этажа. Перед глазами встает чудесная картина: первый день пасхальных или летних каникул. Набитая тюками и чемоданами машина останавливается напротив Дворца эвтаназии и мамаша говорит детишкам: «Посидите спокойно пять минут, съешьте по бутерброду, а мы с папой сходим усыпим дедушку».