Левая политика. Текущий момент

Авторитаризм нынешней власти отнюдь не является каким-то особым российским феноменом. Он прекрасно укладывается в практику, известную нам из истории западных «развитых демократий», лежит в русле общей тенденции современных обществ, зафиксированной, в частности, Агамбеном. Отличие состоит, пожалуй, лишь в том, что нынешняя российская власть действует грубо, только обучаясь отладке механизмов господства — она ещё не посвящена во все «политические арканы», или тайные приёмы власти. Например, уже автор начала XVII века, Арнольд Клампар, в качестве одного из «арканов власти» (arcane imperii) приводит, например, такой: необходимы свобода слова и печати, «допускающие многошумное, но в политическом отношении незначительное участие в жизни государства» [10].

Завершая тему формальной специфики сложившего политического режима, затронем ещё одну его характерную особенность. Поскольку сложившаяся система диктаторской власти является нелегальной, это накладывает специфический отпечаток на тактику её действий. Власть слаба и неуверенна в себе. Наиболее отчётливо эта её черта проявляется в том, что на решительные действия внутри страны она идёт только тогда, когда может мотивировать эти действия чрезвычайным положением (или ситуацией, близкой к чрезвычайному положению), складывающимся под воздействием внешней агрессии. Только в этой ситуации власть рискует выступать в роли суверена внутри страны. Напомню, что распоряжение о переходе к практике назначения губернаторов появилось лишь после того, как президент после событий в Беслане во всеуслышание объявил о том, что страна находится в состоянии «войны». В таком же ключе осуществляется даже реформирование рынков спиртной продукции и розничной рыночной торговли: и в том, и в другом случае создаётся впечатление, что речь идёт о мерах, принимаемых в ответ на действия «внешнего» агрессора (например, утверждается, будто Грузия в отношениях с Россией прибегла к политике «государственного терроризма» и т. д.). Таким образом, конфликтные ситуации со странами ближнего зарубежья, в которые в последнее время нередко оказывается вовлечена Россия, уместнее рассматривать как удобный для действующей власти инструмент решения внутренних вопросов, а не как проявление какой-то туманной «имперской психологии». Эта же неуверенность, кстати, объясняет и тотальный страх, выражающийся в полном контроле над телевидением.

Диктатура (если смотреть на неё с точки зрения политической теории, а не обыденного сознания) отличается от произвола и деспотизма тем, что она, во-первых, сохраняет определённую связь с правом [11], а во-вторых, имеет определённую цель. Эта цель — некоторое положение дел (Sachverhalt), которое необходимо достичь, подчинив этой целесообразности все прочие элементы политической системы. Увы, установление режима диктатуры в России не сопровождалось формулировкой ясной конечной цели. Да подобного и не могло произойти в силу не легального, а только фактического характера этой диктатуры. В результате, цель модифицировалась уже на ходу, испытывая влияние тех эффектов, которые сама эта система породила как побочные следствия собственного функционирования. Причём важнейшим из них является именно тот политический язык, который вынуждена была сформулировать для себя современная российская политическая система.

Если содержательно описать эволюцию, которая проделала российская власть в начале нынешнего столетия, то она проходит от смутной цели построения либерального экономического общества, доставшейся в наследие от эпохи Бориса Ельцина, до системы, которую можно определить как государственный капитализм. Разумеется, и в том, и в другом случае речь идёт о рыночной, капиталистической системе. С этой точки зрения, действующая сейчас в России политическая власть является чистой комиссарской диктатурой, целью которой является выстраивание социально-политической и экономической системы, функционирующей на принципах капиталистического хозяйствования. Однако нюансы здесь более важны, чем этот очевидный вывод.

Западный, рыночный и демократический выбор постоянно подчёркивается как президентом, так и идеологами действующей власти самого разного уровня. Но 1990е годы со всей очевидностью показали, что этот выбор, не подкреплённый соответствующим улучшением качества жизни, встречает противодействие у большинства населения страны. Сюда относятся как «рядовые» избиратели, так и, например, такие влиятельные группы, как академическое и образовательное сообщество. Естественное решение этой проблемы заключалось в том, чтобы установить комиссарскую диктатуру, которая должна создать условия, при которых рыночная, «либерально-демократическая» система получала бы возможность функционировать без тех экстренных мер спасения, к которым регулярно приходилось прибегать первому президенту РФ. Проблема в том, что провозглашённую цель не приемлет значительная часть общества. Неудивительно, что важнейшим источником поддержки, в том числе и моральной, становится «Запад», западное общественное мнение. Изначальная проблема, с которой имеет дело современная российская власть, — это не раскол между ней и «внешним» миром, а раскол внутри страны, который пролегал как по политической линии «власть — избиратели», так и по новой, всё более ясно проступающей социально-экономический линии «богатое меньшинство — бедное большинство».

Социально-экономическая запрограммированность на принадлежность к той или иной группе и, соответственно, тому или иному потолку возможностей осознаётся, пожалуй, лишь представителями молодого поколения, не имеющими советского культурного и идеологического опыта. У людей, выросших в рамках советской системы, слишком высока инертность эгалитаристского сознания. Парадоксальным образом, эта психологическая инерция советской эпохи работала на стабилизацию нового порядка. 90-е годы, когда строились самые немыслимые карьеры, могли только укрепить иллюзию того, что «у каждого есть свой шанс» — надо только суметь им воспользоваться. Лишь в настоящее время, когда сложившаяся система приобрела социально-экономическую инертность, может начаться процесс кристаллизации политических позиций, соответствующих реальному положению и возможностям отдельных социальных групп.

Главная проблема власти состояла в том, чтобы заручиться поддержкой внутри страны, где значительная масса населения не разделяет ни её целей, ни провозглашённых ею ценностей. На практике это вылилось в следующий комплекс действий:

1) отказ от либерально-демократической риторики,

2) перевод политической системы в диктаторский режим функционирования (что означало приостановку демократического политического процесса и решение проблемы централизации власти),

3) попытки решения комплекса неотложных социальных проблем применительно к влиятельным социальным группам (комплекс «национальных проектов»).

В какой мере удалось реализовать каждую из этих задач — вопрос отдельный, но результат, в частности, заключается в том, что действующий политический режим оказался под огнём критики прежде всего той самой группы, на поддержку которой он мог бы рассчитывать, — значительной части «либеральной» российской общественности, западного общественного мнения, а также тех общественных институтов, которые оказывают на это мнение значительное влияние (различные неправительственные организации) [12]. Такова парадоксальная диалектика российской политической системы.

Процесс концентрации и централизации власти, необходимый как средство реализации экономических и политических задач диктатуры [13], привёл к возникновению новых эффектов, оказывающих сильнейшее влияние на дальнейший ход «модернизации».

Особенно явственно эта диалектика проступает на примере политического языка, которым пользуется власть. Ещё Гоббс в своей политической теории показал значение языка политики и, пользуясь современной лексикой, пропаганды (напомню для справки, что впервые перевод «Левиафана» Гоббса вышел в свет на русском языке в 1936 году) [14].